Стивен Эриксон - Дань псам. Том 1 [litres]

Провидомин прикрыл заслонку лампы и двинулся дальше.

Здесь умирали малазанские солдаты – и воины Панниона. Сегулехи прорвались через ряды защитников дворца. Провидомин буквально слышал эхо той бойни, крики умирающих, отчаянные проклятия горькой судьбе, звон оружия. Он дошел до ступенек, ведущих вниз. Каменные осколки на ступеньках были сдвинуты в сторону. Откуда-то снизу доносилось бормотание голосов.

Они даже не выставили охрану, настолько были уверены в своей безопасности, и он, неслышно спускаясь, увидел внизу отблеск ламп.

Эта палата служила когда-то домом для того, кого звали Ток Младший. Прикованный к стене, он был недоступен для чудовищной матери Провидца. Крохи милосердия со стороны Провидомина, наверное, жгли беднягу, как капли кислоты. Лучше было позволить ему окончательно сойти с ума, сбежать в тот мир забвения, где все настолько сломано, что не подлежит восстановлению. Он еще чувствовал запах матроны к'чейн че'маллей.

Уже можно было различить голоса – трех или четырех заговорщиков. В голосах он слышал возбужденное ликование и обычное самодовольство – старая песня тех, кто играет в игры с жизнью; таков старый мир, всегда одно и то же.

Свой гнев он подавил так давно, что потребовалось усилие, чтобы снова призвать его к жизни, но это было необходимо. Гнев испепеляющий, хотя и жесткий, контролируемый, безоговорочный. В трех ступеньках от пола, все еще в темноте, он медленно достал тальвар из ножен. Не важно, о чем они там болтают. И не важно, что их жалкие планы обречены на провал. Сам заговор пробудил в Провидомине дух убийства, который теперь бился внутри, гремел презрением и отвращением, готовностью сделать то, что нужно.

Первого его шага в палату никто из четырех сидящих за столом даже не заметил, и он, сделав еще шаг, ударил широким клинком в повернувшееся к нему лицо, раскроив пополам. Обратным движением клинка он прорубил шею человека справа, который выпрямился, словно подставив горло под удар, как добровольную жертву. Голова покатилась по полу, тело рухнуло через стул, а Провидомин ухватил край стола и дернул его вверх, придавливая человека слева, упавшего под тяжестью стола. И прямо перед Провидомином остался последний.

С молящими глазами, он нашаривал рукой украшенный кинжал на поясе, отступая…

Но был недостаточно быстр, Провидомин шагнул вперед и обрушил саблю, которая прорубила поднятые предплечья и вонзилась в грудь, через ключицу и сбоку от грудины. Лезвие застряло в четвертом ребре, так что Провидомину пришлось ногой отпихнуть труп, чтобы освободить саблю. Затем он повернулся к последнему заговорщику.

Старый дворцовый слуга. Слюнявый рот, струйка мочи журчит бурным потоком.

– Умоляю, не надо…

– Ты знаешь меня, Хегест?

Быстрый кивок.

– Человек чести – что вы тут наделали?

– Не то, чего можно ожидать от человека чести; именно ваши ожидания позволяли вам строить заговоры. Увы, Хегест, ваши ожидания не оправдались. Катастрофически. В Черном Коралле мир, впервые за десятилетия – город свободен от ужаса. А ты ропщешь, несомненно мечтая о прежнем своем положении, обо всех излишествах, которыми пользовался.

– Я отдаю себя на милость Сына Тьмы…

– Никуда ты себя не отдаешь, Хегест. Я убью тебя, здесь и сейчас. Могу сделать это быстро – или медленно. Если ответишь на мои вопросы, я проявлю сострадание, которого ты никогда не дарил другим. А откажешься – я поступлю с тобой так, как ты поступал со многими-многими жертвами; я прекрасно помню. Так какую судьбу выбираешь, Хегест?

– Я расскажу все, Провидомин. В обмен на жизнь.

– О твоей жизни речь уже не идет.

Человек начал всхлипывать.

– Довольно, – прорычал Провидомин. – Сегодня я на твоем месте, Хегест. Скажи-ка, слезы твоих жертв смягчали твое сердце? Нет, ни разу. Так что утрись. И отвечай.

И человек повиновался, и Провидомин начал задавать вопросы.

Позже Провидомин, как и обещал, проявил милосердие – насколько применимо это слово, когда убиваешь кого-то, понятно, что оно не значит ничего. Он вытер саблю о плащ Хегеста.

И чем он отличается от этих идиотов? Он мог бы выбирать из бесчисленных обоснований, пропитанных обманом. Несомненно, говорил он себе, направляясь к выходу, то, что он сделал, положило конец чему-то, а то, что планировали эти идиоты, могло начать нечто иное – нечто ужасное, что привело бы к пролитой крови невинных. Исходя из этого, его преступление – гораздо меньшее из зол. Так почему же на ноющей душе так погано?

Здравое размышление могло бы шаг за шагом привести в ужас. Он уносил с собой список имен, гнусные детали заговора, имеющего целью изгнать тисте анди; хоть он и понимал, что заговор обречен на неудачу, но оставить все как есть значило навлечь хаос и несчастья. И значит, снова придется убивать. Скрытно, не говоря никому, поскольку это позор. Для таких, как он, для людей с их тупыми, злобными наклонностями.

И все же он не хотел быть рукой справедливости, ведь такая рука вечно в крови и часто неразборчива и склонна к неумеренности.

Самая ужасная подробность из открывшихся ему этой ночью состояла в том, что паутина заговора дотянулась до лагеря паломников. Хегест не знал имен тех, кто засел там, но стало ясно, что это люди значительные, возможно, даже весьма важные. Провидомину нужно возвращаться в лагерь, и от одной этой мысли его мутило.

Салинд, Верховная жрица… она среди заговорщиков? И акт захвата власти – по сути религиозный? Не впервые религия или какой-то культ, охваченные огнем самодовольной определенности и пуританского рвения, раздувают ужасный конфликт; и разве не слышал он собственными ушами – и не единожды – недвусмысленное утверждение, что у Сына Тьмы нет прав за пределами Покрова? Нелепая идея, совершенно недоказуемая – за такие как раз и хватаются фанатики, вздымая сжатые кулаки.

Когда-то он верил, что не единственный, кто принимает власть тисте анди, кто уважает мудрость, какую снова и снова проявлял Сын Тьмы. Дар мира и стабильности, уверенности, недвусмысленных законов, введенных народом, чья собственная цивилизация насчитывает десятки тысячелетий – или больше, если верить слухам. Разве может хоть какой-то человек отринуть такой дар?

Как теперь ясно, могут – и многие. Идея свободы может даже мир и порядок представить подавлением, породить подозрения о каком-то скрытом умысле, громадном обмане, неопределенном преступлении, недоступном человеческому пониманию. Очень щедрая точка зрения, а иначе пришлось бы признать, что человек изначально конфликтен и проклят духом стяжательства.

Провидомин добрался до крутого подъема, ведущего к хорошо замаскированному входу в туннели и, распугивая крыс, вышел в сухой, теплый воздух Покрова. Да, придется идти в лагерь паломников, но не сейчас. Нужна подготовка. Кроме того, если удастся вырезать злокачественную опухоль в городе, тогда заговорщики в лагере окажутся в изоляции, беспомощные и не способные что-то предпринять. Тогда можно будет с ними разобраться на досуге.