Адам Гидвиц - Рассказ инквизитора, или Трое удивительных детей и их святая собака [litres]

Потрясенное молчание повисло в комнате. Наконец Вильям сказал:

– О! Теперь-то я точно усну!

Жанна и Якоб засмеялись.

Разве что смех этот больше походил на рыдания.

Жанна понятия не имела, который был час, когда толстая рука Микеланджело ухватила ее за плечо и потрясла, чтобы разбудить.

Свеча в светильнике все еще тускло мерцала, но отсутствие окон и толстые каменные стены мешали определить, настало ли утро или все еще царила ночь.

Она лежала тихо и слушала, как Микеланджело топает, пытаясь разбудить остальных детей. Из коридора не доносилось ни звука. Если это и было утро, подумала Жанна, то очень раннее.

Якоб сел на своем помосте, потирая лицо руками.

Вильям продолжал храпеть. Микеланджело схватил его за плечо и потряс. Потом еще раз.

– Его разбудить умеет только Гвенфорт, – сказала Жанна, и Якоб бледно улыбнулся.

Сопротивляющуюся, сонную Гвенфорт притащили с топчана Якоба к лицу Вильяма. Она послушно начала вылизывать его. Вильям моргнул, попытался оттолкнуть ее и скатился с помоста на пол.

– Неужто ваша злонамеренность столь беспредельна? – пробормотал он сквозь сон.

Жанна улыбнулась. Но в животе у нее затаилась горькая пустота, и она не знала, то ли это оттого, что вчера она так и не поела, а уже было раннее утро, то ли от страха перед тем, что им сулил этот день.

Микеланджело отворил двери их комнаты.

Эрик лежал на топчане, устроенном в коридоре. Он сонно поднял голову.

– Мы должны встретиться кое с кем с утра пораньше, – прошептал Микеланджело, – не мог бы ты нас вывести отсюда?

Эрик повел их сумрачными коридорами; все свечи, кроме той, что он нес с собой, уже догорели, и гобелены казались вытканными из черного шелка, наконец они оказались на уже знакомой дворцовой площади. Серое небо нависло над Парижем. Солнце еще не поднялось вот настолько. Гвенфорт выбежала на газон и присела. Никто не остановил ее.

Они покинули дворец через маленькую калитку при главных воротах – стражники сонно кивнули им, – и по мощеной дороге подошли к огромной площади перед собором Нотр-Дам. Два его шпиля царапали небесное брюхо. Огромное круглое окно глядело на них темным и недружелюбным глазом.

– Вон там улица булочников, – сказал Микеланджело, – нам нужно раздобыть еду.

В утренней тишине даже негромкий голос его звучал особенно гулко. Странно было видеть огромный город, средоточие всего мира, в такой дремоте. Несколько нищих спали под огромным сводчатым козырьком соборного крыльца. Из переулка торопливо вышел священник, облаченный в черное, и скользнул в одну из дверей бокового крыла.

– Интересно, где это он провел ночь? – ухмыльнулся Вильям.

Никто не ответил.

Улица булочников лежала в пределах короткой прогулки, к северу от острова. Здесь, на северном берегу Сены дороги уже не мостили булыжником. Это были владения купцов, лавочников, мясников, красильщиков и пивоваров. К югу от острова в основном располагались сельские угодья и университетские постройки.

В окнах домов уже мерцали свечи, мужчины, женщины и дети сновали туда-сюда по улице, таща мешки с мукой, купленной на рынке за несколько кварталов отсюда, меняя у соседей щепотку соли на щепотку дрожжей. Некоторые окна были отворены, и оттуда доносился одуряющий запах свежевыпеченного хлеба. Микеланджело приблизился к одному из них и положил свой огромный локоть на подоконник. Из окна тут же высунулась женщина, ее щека была перепачкана мукой.

– Три буханки, – сказал ей Микеланджело, – будьте так добры. И если найдутся какие-нибудь поскребыши для собаки, мы тоже скажем спасибо.

На подоконнике тут же появились три длинные, тонкие буханки хлеба и одна увесистая подгорелая горбушка. Монеты перешли из рук в руки. Одну буханку Микеланджело отдал Вильяму, другую разделил между Жанной и Якобом, а горбушку кинул Гвенфорт. Та яростно набросилась на нее, щелкая челюстями и прыгая вокруг, словно это была дичь, пойманная ею на охоте. Но когда она увидела, что Микеланджело и дети двинулись дальше по улице, она подхватила горбушку и гордо потрусила за ними, высоко держа голову, чтобы все могли видеть ее добычу.

Микеланджело повел детей по переулку, по обе стороны которого бок о бок стояли подслеповатые домишки, напоминавшие тот, в котором жил Иегуда из Сен-Дени. Переулок вывел их прямо к Сене. Они отыскали поросшую травой полянку, сели и съели еще теплый, свежий хлеб. Дети вгрызались в хрустящую корочку и выколупывали нежную белую мякоть своими грязными пальцами, глядя на серую воду, змеящуюся меж каменных берегов. Напротив, на острове, высился дворец. Чайки кувыркались в сыром и теплом утреннем ветре.

– Я хочу спасти эти книги, – сказала Жанна.

Гвенфорт прижалась к ее коленям, и Жанна гладила мягкую шерстку борзой, от медного пятнышка на носу до хребта.

Длинными, успокаивающими движениями.

Успокаивающими не только Гвенфорт, но и саму Жанну.

– Да, – сказал Микеланджело, – это достойно восхищения.

– Но, – продолжала Жанна, – я не уверена, что я хочу умереть за них.

Молчание. Внизу плескалась Сена.

– Понимаю, – сказал наконец Микеланджело, – какая бы ни была заключена мудрость в этих книгах, она не стоит человеческой жизни?

Жанна поглядела на Вильяма, потом на Якоба. Оба глядели на воду. Если она успела узнать их за это время хоть как-то, то и они сейчас сомневались в том, стоит ли книга человеческой жизни – а то и нескольких жизней. После долгого молчания, заполненного лишь криками чаек, Микеланджело сказал:

– Я согласен с тобой, Жанна. Жизнь несравнимо ценнее любой книги.

Якоб, все еще не отводя взгляда от острова, сказал:

– Ты говорил, чтобы мы приготовились к мученичеству.

– Иногда, – сказал Микеланджело, – мученичество берет тебя врасплох, когда ты меньше всего этого ожидаешь. Уж конечно я не намеревался вести вас к смерти.

– Какое облегчение! – процедил сквозь стиснутые зубы Вильям.

Время шло. Небо светлело. Звуки с северного берега у них за спиной стали громче – грохот и скрип повозок, окрики, перекличка детей. Жанна вспомнила, что когда-то и сама вот так перекрикивалась с другими детьми. Но ее детство, казалось ей, закончилось давным-давно.

– План очень прост, – сказал наконец Микеланджело, – если это сожжение будет таким же, как и все остальные, – не важно, книг или людей, – костер сложат посреди моста. К северу от костра будут стоять распорядители и исполнители казни. А также дворяне и, быть может, члены королевской фамилии. К югу мост будет забит остальными зеваками. Поскольку много евреев живет к северу от острова, они, скорее всего, будут с той стороны. Я встану с ними, или, если получится, с распорядителями и знатью. Вы, дети, станете с ними. Как раз перед началом сожжения я отвлеку их. Жанна, ты схватишь книгу. Якоб, и ты схватишь книгу. А у тебя, Вильям, руки должны быть свободны. Вы все побежите к югу, прочь от костра и представителей власти. Затеряетесь в университетских кварталах, а потом выберетесь из Парижа. Как только окажетесь за городом, ступайте на север.