Марина Козинаки - Пустые Холмы [litres]

Он подхватил ее и по привычке пронзительно свистнул, хотя тут же осознал: Вороной заперт в конюшне, куда теперь не добраться.

– Бери Окрошку! – приказала Анисья. – Лети, куда тебе нужно!

– А ты? Как ты проберешься через туман?

– Лети, Сева! Лети же! – На ее лице проступило отчаяние, и она толкнула его к пегасу. Развернулась и побежала.

Сева сглотнул комок и запрыгнул на Окрошку. Прочитанное в Ярилиной рукописи вставало перед глазами. Там, свыше, знали о его планах, раз дали ему подсказку. И значит, без его жертвы было не обойтись.

– Туда, где можно укрыться. Где никого нет! – сказал он пегасу.

Он гадал, как скоро проклятие наберет силу и выльется последним приступом. Он неумолимо возвращался в ту ночь, когда впервые увидел Полину на берегу, когда впервые услышал этот леденящий крик и впервые точно так же держал ее одной рукой, второй вцепляясь в гриву Вороного. Тогда она была четырнадцатилетней крошкой, пахло от нее по-чужому, а короткие волосы и странный магический фон вызывали уйму вопросов. Но не над вопросами он бился, когда всю ночь после встречи не мог сомкнуть глаз: думал только о том, когда же, когда увидит ее в следующий раз – странную, чужую, прозрачно-бледную. Окрошка вынесла их к лазарету, обогнула его и полетела дальше. Все это до страха напоминало ту самую ночь, словно история сделала круг от их самой первой встречи до… последней.

Окрошка остановилась возле сарайчика, где раньше нередко можно было встретить Илью Пророка. Сева вышиб плечом дверь и ввалился внутрь. Полина шевельнулась, он упал на колени и уложил ее на пол.

– Сева? – прошептала она.

– Да. – Он наклонился и принялся вслепую расстегивать замок поясной сумки и выгребать на пол куски мела, обрядовые свечи и серебряный нож. Как же совпало, что он взял именно то, что нужно для обряда? А Муромец еще шутил над ним! Муромец… Они ведь и не попрощались как следует…

– Сил не осталось.

– Я тебя вытащу.

– Я должна признаться.

– Признаться? – Он приподнялся, шаря рукой по полу – кусок мела укатился в сторону.

– Это я написала тебе записку, просила прокатить на пегасе. И не пришла… Ну вот теперь и прокатились, да?

Он зажмурился. Рука дрогнула, выводя линию вокруг ее головы.

Он собирался спасти ее от проклятия, потому что не надеялся на ответные чувства. Его жизнь словно бы потеряла смысл, а с будущим спасением Полины вновь его обрела. Но, возможно, все это время он был слеп… горд и слеп, обижен и слеп… Возможно, ей нужно было его тепло… Что он сделал для того, чтобы она узнала о его чувствах? Муромец был прав: что он сделал?!

– А я оставлял тебе свечи на Покров. И однажды прислал печенье… – через силу проговорил он, чувствуя себя жалким идиотом.

Она приподнялась на локтях и скользнула мутным взглядом по его лицу. Потом заметила начерченный мелом круг.

– Для чего это?

– Ложись… Это чтобы облегчить боль. – Наконец он решился посмотреть на нее и похолодел: капля крови рдела в уголке ее рта. Полина закашлялась.

Кашель длился несколько бесконечных секунд, глаза ее наполнились ужасом, тело странно изогнулось, ногти впились в доски пола.

Сева опомнился: время пришло.

– Лишь одно тело в кругу. Не выйти мертвому за дугу. Не войти живому, воину да лекарю. Как смерть придет, по свечам найдет, заберет мертвого, того, что с отметиной. По доброй воле, по доброму сердцу, жизнь за жизнь…

– Что ты делаешь? – прохрипела Полина, но ее пригвоздило к полу и будто полоснуло невидимым ножом по рукам. Россыпь капель осела на Севиной рубашке. Это темные птицы уже вонзили в нее когти.

Сева поднял обрядовый кинжал:

– Ты же знаешь, что мое сердце принадлежит тебе? Отдаю его навсегда.

Он занес над ее головой обе руки: в одной – нож, а на другой не хватает линии сердца. Острие пришлось точно на холм Меркурия и раскроило ладонь.

– Не надо! – выкрикнула Полина и из последних сил попыталась его оттолкнуть. Под пальцами проступил шершавый пол, пахло кровью. И она узнала его – свой сон! Свой пугающий ночной кошмар. Узнала и все поняла. Не ее собирался Сева убить… Она должна была его остановить, но исполинские птичьи когти уже грозились впиться снова…

Сева прижал распоротую ладонь к ее раненой руке и, чувствуя, как тяжелеет голова и тошнота подкрадывается к горлу, зашептал:

– Одно тело в кругу, не выйти мертвому за дугу. Смерть придет, по крови найдет, заберет мертвого, того, что кровь отдал. Живую оставит, ту, что кровь приняла. Мертвый проклят темными птицами, живая – здорова, живее всех живых… Сме…

Договорить он не успел. Все поглотила бездна.

– Гречка, милая, – разнесся шепот многоголосым эхом. – Иди сюда! Беги!

Но что, если Митина корова осталась в стойле? Разве кто-то мог ее выпустить?

Маргарита рассеянно оглядела холм. Василиса сидела смирно, плотно сомкнув глаза и держась за плечо. Она ждала Севу, чтобы он помог ей с раной, но Сева не возвращался. Весы качнулись. Боевые маги, Муромец и Полудница плели оковы, пытаясь взять чужаков в кольцо. Те сопротивлялись, атаковали всех, до кого могли дотянуться, не щадили даже молодых воспитанников. Ирвинг выпустил из ладоней три светящихся сгустка, они заметались, а потом ринулись в туман. Неужели он призывал наставников вернуться?

– Гречка, гречка, – шепелявил Илья Пророк, чем только усиливал тревогу.

И вдруг где-то раздалось тягучее мычание. Алеша Попов расталкивал колдунов, ведя за собой рыжую корову. Гречка послушно семенила, но на холм взбиралась медленно, в нее и в ее проводника полетели заклятия, но очнувшаяся Василиса развела руки и отразила их. Старик обернулся и заковылял к корове быстрее обычного, как будто один лишь ее вид придал ему сил. Он разжал ладонь, и сухая веточка лафелии, которую Маргарита дала ему на поляне в своем видении, вдруг обернулась живым цветком. Он сунул цветок в рот, приник к коровьему уху и исчез.

Миг тишины остановил мир. Угомонился ветер. Люди, сцепившиеся у подножья холма, замерли и подняли головы, предчувствуя неотвратимое. Это безмолвие говорило больше, чем все слова мира, чем все предупреждения и знаки… Колдуны сразу же поняли: не укрыться теперь, не спрятаться, не сбежать от того, что томилось так долго, звало хозяйку, жаждало исполнения долга.

Из уха Гречки вырвалось пламя, а из пламени просочилась тень. Она расползалась вместе с огнем и дымом, высилась, ширилась и обрастала бурой чешуей. И вот разверзлись крылья, изогнулись змеиные шеи, и три узкие пасти выдохнули огнем. Гречка упала бездыханной. Василиса кинулась к ней и укрыла собой, насколько сумела, словно это могло вернуть жизнь. Ее рыжие волосы казались сейчас такого же цвета, как и жесткая шерсть коровы, руки нежно обвивали, гладили шею и бархатное ухо. Глаза наполнились слезами.