Марина Дяченко - Ведьмин зов

— Как этот пафосный тип оказался у меня в квартире?

Входя в образ, он выпрямил и без того прямую спину и вздернул подбородок. Эгле казалось, что в глазах у него отражается свет далекого огня, но не чадных инквизиторских факелов, а белых свечей в бальных залах и на военных советах, сигнальных костров и походных очагов. У него было тонкое, аристократическое, властное лицо — по крайней мере, те несколько секунд, пока он не состроил ей рожу.

— Не балуйся! — Эгле возмутилась. — Я тобой любуюсь, а ты…

— А я стесняюсь. Ты так смотришь, что мне хочется влезть на табуретку и прочитать стишок.

— Тебя надо снимать!

— С табуретки? С должности?

— В кино!

Она притащила из кухни фольгу для запекания, которую сама и купила на прошлой неделе, и рассеяла по комнате солнечный луч, лежащий на подоконнике. Для съемок ей нужен был хоть какой-нибудь свет.

— Настанет день, — бормотала Эгле, — и я притащу тебя в студию в Вижне, и ты не отвертишься. Я устрою профессиональную фотосессию… Теперь представь, что у тебя на боку висит меч.

Он положил руку на воображаемый эфес. Эгле забралась на стул и сняла его сверху, спустилась, подступила вплотную, отошла, уперевшись лопатками в стену:

— Посмотри на меня! А теперь сюда! А теперь не смейся, сделай каменное лицо… Я сказала — каменное! Тебе только что донесли, что битва проиграна!

— Какая битва?!

— Решающая! Ты поставил на карту все, но твое войско разбито врагом, остатки разбежались…

— Это почему еще?

— Потому что союзники предали тебя! Ага! Во-от! Вот это взгляд, теперь верю! А сейчас стань у окна и смотри вдаль, на огромное вражеское войско, которое уже подходит к стенам крепости…

— Ну крепость-то ты мне позволишь отстоять?! — Он посмотрел с тревогой.

— Вряд ли, — злорадно сказала Эгле, продолжая щелкать. — У тебя жалкий гарнизон, а у врага — много тысяч латников с катапультами!

— Зато у меня лучники с бронебойными стрелами, — сказал Мартин хищно, — горящее масло, раскаленное олово, требушеты и неслыханный боевой дух.

Эгле подключила вспышку и сверкала теперь, как молния, не останавливаясь ни на секунду:

— Что станет с боевым духом, когда у защитников закончится еда?

— Никто не сдастся! Я выйду на стены в первых рядах! — Кружевной воротник лежал на его плечах самым естественным образом, а темно-синий бархат с золотым шитьем гармонировал с цветом волос и сверкающих глаз. Эгле не прекращала съемку:

— Правильно! Иди! Победа или смерть! Ты рыцарь, Мартин, а не…

Она хотела сказать «а не инквизитор», но прикусила язык. Есть границы, которые пересекать не следует.

В воскресенье, во второй половине дня, его начинали теребить и дергать. То есть дергать его пытались и раньше, начиная с вечера пятницы, но Мартин решительно переносил все вопросы на понедельник или отключал телефон.

В воскресенье работа шла за ним по пятам, как изголодавшийся зверь. Телефон звонил каждые полчаса.

— Понимаешь, — говорил Мартин виновато, — раньше я в эти дни брал дежурства, ходил в патрули, всех консультировал по первому требованию. Они привыкли, что у меня нет выходных.

— Пусть отвыкают.

— Я говорю то же самое. Но у меня нет такого таланта, как у отца, который одним взглядом всех доводит до истерики.

Они сидели на холодной и почти пустой набережной. Солнце опускалось в море, это был безыскусный честный закат с парой крохотных облаков на чистом небе, с белой полоской от пролетевшего самолета, с медным, как сковородка, огромным диском, едва коснувшимся горизонта.

— Представь, вот так и замрет, — сказала Эгле. — И не будет опускаться, зависнет. Люди забегают, запаникуют…

— А мы будем сидеть и смотреть. — Мартин обнял ее, она зарылась носом в его мягкий шарф.

В сотне метров, на пляже, профессиональный фотограф со штативом и камерой снимал на фоне солнца девушку в купальнике, та прыгала, ходила колесом, замирала в балетных позах и, кажется, совсем не чувствовала холода.

Эгле засмотрелась на нее, а потом, скосив глаза на Мартина, вдруг поняла, что он сейчас не здесь. Не с ней. В другом месте. Эгле стало обидно.

— О чем ты думаешь?

Он спохватился:

— Извини. Замечтался.

— Нет, ну серьезно, что тебя так увлекает?

— Проклятый новый кодекс, — сказал он отрывисто. — Но мы об этом говорить не будем, и так уже мало осталось времени… Поехали ужинать?

Они много чего успели за эти два дня. Жарили рыбу на мангале под навесом, на почти пустом зимнем пляже. Смотрели кино, валяясь в постели, Эгле пересказывала ему биографии всех актеров и хвалилась личными знакомствами, а он удивлялся, как ребенок. Катались на машине по окрестным горам и ели мороженое под огромными соснами. Выходили в море на моторной яхте и загорали на разогретой солнцем палубе, пока капитан, он же кок, он же официант, накрывал в каюте ужин. Грелись у камина в прибрежном ресторанчике. И каждую минуту помнили, что самолет уже заправлен, что он выруливает на взлетную полосу — тот самолет, который унесет ее обратно в Вижну.

— Сегодня суббота? — Эгле зевнула, не открывая глаз.

— Понедельник. — Он обнял ее под одеялом.

— Суббота, — повторила она упрямо. — Я хочу субботу. Я не хочу никуда улетать.

— Оставайся.

— Когда-нибудь всех пошлю и останусь. — Она потерлась лицом о его подбородок. — А который час?

— Полвосьмого.

— Сколько?!

Она вскочила и рысью убежала в ванную. Мартин поднялся тоже; конец каникул — вот что он чувствовал. Конец прекрасных каникул длиной в два дня и две ночи. Потом у Эгле начнется съемочный период и она вообще не сможет к нему прилетать.

— Ты меня отвезешь? — Она вышла из ванной, на ходу расчесывая влажные волосы — сиреневые у корней и жемчужные на кончиках.

— Нет, я брошу тебя ловить попутку.

Эгле улыбнулась, стоя перед зеркалом. Собрала волосы на затылке, защелкнула янтарную заколку:

— А тогда позавтракаем в аэропорту? Если успеем?

Мартин кивнул, хотя знал, что они не успеют. Нечего было дрыхнуть.

Они стояли, обнявшись, в очереди на предполетный контроль. Потом он нехотя отпустил ее, Эгле ускользнула через рамку и с той стороны помахала ему рукой. Всякий раз, провожая ее глазами, он чувствовал себя так, будто ему без наркоза отнимают руку.

Через несколько минут она перезвонила:

— Я уже в самолете. А ты где?

— Сижу в кафе, вижу взлетную полосу, помашу тебе.

— Март, я закончу этот проект и перееду в Одницу, — сказала она очень серьезно. — Обещаю.

Во Дворце Инквизиции его ждала работа, которую нельзя было больше откладывать. Мартин всерьез воспринял слова отца: «Доказывай. Я буду рад, если ты прав». Мартин мечтал о дне, когда отец скажет: «Ты прав, у тебя получилось». Беда была в том, что, пытаясь сконструировать убежище для ведьм, он раз за разом обнаруживал себя за строительством тюрьмы.