Борис Конофальский - Башмаки на флагах. Том первый. Бригитт [СИ]

К нему приходили гонцы от знатных фамилий, спрашивали, не составит ли он пары в следующем танце для такой-то девицы?

Но Волков от людей воинских уходить не хотел, ссылался на ногу больную и на то, что в солдатских лагерях танцам не обучился. Он и про жену беременную позабыл, и про красавицу Бригитт. И на епископа с бургомистром внимания не обращал, только бы с приятными людьми побыть.

Только когда уже стемнело и бал закончился, гости приходили к нему прощаться, а он был весьма пьян. И тогда пришли за ним фон Клаузевиц, Максимилиан и Рене и кое-как уговорили его ехать спать. А за ним пошли его такие же пьяные дружки, и они дружно горланили на весь город сальные солдатские песни, пока наконец не добрались до дома епископа, где еще долгое время прощались и обнимались. А к Бригитт он в эту ночь так и не попал, потому что бестолковый фон Клаузевиц отвел его в комнату его супруги, госпожи фон Эшбахт.

Утром он чувствовал себя не очень хорошо, долго лежал не вставая, нога гудела от вчерашнего. Лежал, хотя дел было много.

Рене и Роха повели солдат в Эшбахт, Брюнхвальд нанимал телеги, так как подарков оказалось столько, что унести их не было никакой возможности. Одних бочек с пивом, медом, оливковым и топленым маслом и с вином было девять. И всякой мелочи еще на три подводы. А еще пришел человек от бургомистра, чтобы произвести расчет за карету и коней. Также он принес письмо, в котором говорилось, что бургомистр в течение недели подготовит для него контракт на должность Первого капитана и брачный договор для его племянницы. После ухода посыльного ему пришлось говорить с матерью Амелией. То была пожилая уже монахиня. Типичная монахиня, с постным лицом и четками в узловатых пальцах. Строгая и нудная. Сразу начала она с того, что муж должен… Должен то, должен это… В общем, должен беречь и любить свою беременную жену и быть с ней ласковым. Да-да. Волков на все это был согласен. Действительно, эта беременность была для него очень важна. И он готов был мириться с дурным духом жены, с ее глупыми слезами, с тазом, что стоит у кровати с ее стороны, и со всем остальным.

В общем, несмотря на его недомогание и на то, что он еще не завтракал и даже не мылся, ему пришлось заниматься делами.

Разными делами. Никто не знал, куда поутру уехала Бригитт в новой карете. И главное с кем, ведь кучера у нее не было. Он послал Максимилиана разыскать ее.

Пообедав с епископом, он тепло с ним прощался. Святой отец говорил с ним так, как говорят с сыном. И под конец, когда уже прощались, напомнил ему:

— Езжай к себе, сын мой, молись Богу и готовься к новой войне. Готовься и ни о чем не волнуйся и, главное, помни, чтобы бес разочарования не рвал тебе душу, не позволяй бесу обольщения в ней селиться.

— Я буду помнить о том, святой отец, — обещал Волков, целуя руку старика.

Также ему руку целовала и Элеонора Августа, бледная и серьезная.

Повезло еще и храбрецу Бертье, он был как раз рядом и тоже был благословлен епископом.

Элеонора Августа и новая ее компаньонка мать Амелия поехали в карете вперед, при них ехали господа Гренер, братья Фейлинги, фон Клаузевиц и прочие люди с ними. Сам же кавалер у южных ворот остановился дождаться Брюнхвальда с телегами, в которых были все его подарки, что не могли уместиться в кошелек. А заодно и понять, куда делись госпожа Ланге с каретой и Максимилиан, который поехал ее искать. А пока он и Увалень и Бертье пошли в трактир, что был недалеко от ворот. Не успели они еще выпить и по кружке пива, как солдат из людей Бертье вбежал и сообщил, что к воротам приехала как раз та карета с гербом, что кавалер искал.

Карета с гербом? Волков поспешил встать и пошел на улицу. Глянуть, что там за карета и что на ней за герб, обещая солдату неприятности, если он поднял его с места зря.

Но солдат поднял его не зря. То была карета госпожи Ланге, а на дверцах кареты красовался его, Волкова, черный ворон с факелом в когтях. А по борту кареты шли белые и голубые квадраты в шахматном порядке.

Бригитт улыбалась ему, опустив стекло:

— Так вы хотели красить карету?

Нет, не так, он бы велел красить ее скромнее, но раз уж она так покрасила, то пусть так и будет.

— Вы сделали лучше, чем я смог бы придумать, — отвечал он. — Но откуда у вас деньги, откуда у вас кучер?

— Деньги? — она презрительно усмехнулась. — Вы же сами мне их не раз давали, а кучер нашелся из солдат господина Брюнхвальда. Он крепкий и надежный, может, возьмете его на содержание?

— Я подумаю, — отвечал Волков холодно, разглядывая кучера.

У кавалера и так расходов было много больше, чем доходов, брать еще одного человека на жалование ему очень не хотелось, несмотря на все вчерашние подарки.

— Садитесь же ко мне, — продолжала Бригитт, распахивая дверцу кареты, — попробуйте, как мягки тут диваны. И как тут тепло.

«В карету? Ему? Чтобы прослыть изнеженным? Или старым? Враги будут рады узнать, что он стал ездить в карете, презрев коня, карета — это верный признак того, что человек состарился».

— Благодарю вас, госпожа Ланге, — отвечал он, — но мужчине не пристала та изнеженность, что позволительна женщинам. У меня для дороги есть конь.

— Ну как хотите, только потом у вас опять будет болеть нога от холода и седла, — сказала Бригитт с сожалением.

Но Волкову Увалень уже помогал сесть в седло. Максимилиана и Карла Брюнхвальда с телегами они ждать не стали и поехали в Эшбахт вслед за каретой Элеоноры Августы.

Чуть отъехали от города, так подул ветер. И был он злой и резкий, дул с северо-востока и как раз в больную ногу. А еще принес он колючий снег, что больше походил на мелкий лед. Конечно же, нога стала сразу ныть, а ведь впереди была еще вся дорога до дома, полдня в седле. Он и шубу снял короткую свою, надел из запасов стеганку. Она почти до колен была. Именно что почти, у него как раз чуть выше колена крутило, и в голень ниже колена боль отдавала. Час еще в седле промучился он и сдался.

— Госпожа Ланге, — он постучал костяшками пальцев в стекло, — найдется там место у вас для меня?

— Ну наконец-то одумались, — сразу оживилась Бригитт, — образумились, а то все куражились, гарцевали перед молодыми, а к чему? Что, заболела нога?

В ее вопросе прекрасно слышались и забота, и тревога. Она отворила дверцу.

— Идите сюда, идите.

Волков бросил поводья Увальню, морщился, но влез в карету. Завалился на диван напротив Бригитт. Вытянул ногу. Уф, как тут было хорошо, как тепло. И намека на сухой и холодный ветер нет.

А госпожа Ланге вдруг пересела к нему, помогла развязать завязки стеганки. А потом взяла его руку в свои.

— Вы уж простите меня, — сказал он.

— За что же? За то, что раньше мне такой кареты не дарили? — улыбалась рыжеволосая красавица.