Сергей Малицкий - Правила колдовства [СИ litres]

– Довольно досадно разрисовывать эти палочки узорами, зная, что никто их не увидит, – хмыкнула Тинга.

– Главное, чтобы они действовали! – понизил голос Джор. – Я показал Тинге рисунок из твоей книги, ну, который способствует сохранению силы в предмете и одновременно препятствует звону. Ну, чтобы предмет силы не звенел в ушах у каждого встречного колдуна, но она стала рисовать по-своему. Похоже, но по-своему.

– Не просто похоже, а точно так, как и в книге, – кивнула Тинга на раскрытый манускрипт. – Меня мама учила этому рисунку. Не знаю, как насчет сохранения силы, а для того, чтобы ничего не звенело, это точно лучший узор. Но у мамы не было в рисунках ни одного острого угла. Это заклинание из книги шепчет, а мамино – просто дышит. И вся разница. Ясно?

– Ясно, – пробормотал Тис. – И еще более ясно, что Джор решил обойтись без клея. Неужели просто заставляешь смыкаться древесную плоть?

– Знаешь, я не очень могу это объяснить, – признался Джор. – Ну, ты помнишь, я в начале осени палец порезал, ты хотел за Гаотой бежать, а я его себе сам исцелил. Причем, кого-то исцелить я точно не смог бы, тут без Гаоты никак не обойдешься, а сам себя – смог. Я зарастил рану. И вот эти палочки – так же. Кладу на нее ладонь и представляю, что это моя израненная рука, и как будто проникаю внутрь древесины и затягиваю ее. Полчаса на каждую уходит. Правда, потом усталость наваливается и приходится еще полчаса в себя приходить.

– Это с непривычки, – заметила Тинга, откладывая в сторону законченный жезл и берясь за следующий. Когда молодой шаман исполняет танец на шаг в сторону, он потом неделю может без сил лежать. Жар, кашель, когда и понос, не без этого. Трудное это дело.

– Не, – поторопился уверить друзей тут же покрасневший Джор, – никакого поноса!

– А ты пробовала уходить на шаг в сторону? – спросил Тис девочку.

– Пробовала, – почему-то помрачнела Тинга. – И на шаг, а дальше. Только мама ругалась. Нельзя без танца. Танец – как нить, всегда обратно вытащит.

– И что ты там видела? – спросил Тис.

– Серое все, – пробормотала Тинга и вдруг посмотрела на Тиса, прищурилась. – Ты ведь тоже можешь? Это очень редкий дар.

– Я знаю, – кивнул Тис. – Поэтому стараюсь им не пользоваться. Здесь в крепости есть такие места, где лучше этого не практиковать. Или сама пропадешь, или всю крепость без защиты оставишь.

– Это точно, – передернул плечами Джор. – Тут такое можно увидеть…

– А что случилось с твоей мамой? – спросил Тис.

Тинга задрожала, согнулась, уронила на жезл слезу, размыла слезой рисунок, отодвинула палочку и убежала из комнаты, всхлипнув:

– Я вечером доделаю!

– Не надо было у нее ничего спрашивать, – вздохнул Джор. – Я уже сделал такую глупость, едва сумел ее утешить. Только когда сказал, что у меня вообще ни папы, ни мамы не было, она стала не о себе, а обо мне плакать. Так и успокоилась. Сказала, что кочевала с матерью по мисканским степям, ну там гадала, ворожила, подворовывала, не без этого, отца-то она своего и не знает, и не потому, что разное случается. Она даже не уверена, что мать ее знала ее отца. Однажды та попала в переделку, короче, мисканский дозор, дюжина голодных воинов, навалились кучей… А потом через девять месяцев появилась вот она, красавица Тинга. Так и выросла. А год назад к их костру вышли странные путники в черных балахонах. Один из них с посохом в серебряной оковке. Они стали уговаривать мать отдать им Тингу. Спрашивали, где ее дочь, мол, видели их на тарбском рынке, понятно, что ворожила сама мать, но дочь ее подхватывала ворожбу и вообще вела все колдовство по сути, сравнивали ее с неограненным алмазом. А когда мать отказала им три раза, убили ее. Бросили в костер, сидели рядом и ели и пили то, что она приготовила. Ушли, когда тело матери прогорело.

– А где же была дочь? – спросил Тис.

– Знаешь, – прошептал Джор. – Мне кажется, что эта прекрасная мулатка не только рисовать умеет. Она сказала, что все это время она сидела рядом у того же костра. В пяти шагах. И на нее не наступили только потому, что мать сунула ей в руки стебель репейника. Ну, знаешь, такой с колючками и с удушливым запахом, если ближе чем на два шага подойти. И набросила на нее какое-то заклинание. Почувствовала что-то и успела за пару минут до подхода этих негодяев.

– Заклинание, которое редко кто может сплести, и такое, что сразу не разберет не только настоящий колдун, но и почти никто, – пробормотал Тис. – И которое развеивается со смертью заклинателя. О чем-то похожем рассказывал Гран в прошлом году.

– Вот именно, – кивнул Джор. – И получается, что она его и сама доплетала, сдерживала, а в это время в пяти шагах от нее сгорала в огне ее мать. Уже мертвая. Ужас какой-то. Я даже представить себе это боюсь. Я думаю, те колдуны догадались или подозревали, что ребенок недалеко. Это они специально так сделали.

– Мерзавцы остаются мерзавцами, даже если поступают как мерзавцы по особому умыслу, – прошептал Тис. – Так говорил один мой учитель – старик Дилис.

– Она не выдала себя, – пожал плечами Джор. – Не знаю, как не сошла с ума, но еще часа четыре просидела так, когда эти колдуны ушли. Похоронила мать, стала бродяжничать. Они ведь лошадей увели у нее. С тех пор, говорит, не может переносить запах репейника и запах паленого мяса.

– Как попала в Стебли? – спросил Тис.

– Как все, – хмыкнул Джор. – В Тарб, конечно, она уже не сунулась, гадала по деревням за еду, добрела до Игла, едва не попала в рабство, там жесткие нравы, но ее отбил какой-то старичок. Сказал, что он хранитель. Много рассказывал о Стеблях, о Гантанасе. Учил чтению, письму. Потом попутно с обозом черных егерей отправил в Тэр. А там уже ее ждал Синай.

– Повезло, – заметил Тис. – И не повезло, и повезло одновременно.

– Как и всем остальным, – согласился Джор. – Вот так послушаешь рассказы о чужой жизни, и думаешь, что не так уж горестна твоя собственная. Ну или немногим хуже прочих.

– Ладно, – поморщился Тис. – Значит, сращиваешь жезлы собственным умением?

– Так другого-то и нет, – развел руками Джор. – Вот здесь жезлы для всего нашего потока. Всем подобрал начинку. Конечно, в первую очередь нашей славной троице. Вот, кстати, если Йоре серебро, то Дине – бронзу. Она, конечно, пожестче будет, но с кленом просто звенит в один тон! А Гаоте – ясень. Правда, она попросила не связывать ее сердцевину с металлом. Принесла полоску кожи, сама сплела ее с шерстяной ниткой из Брайдика да с прядью собственных волос. Сказала, что этой кожей ее мама оплетала рукоять своего меча. Попросила сделать так, чтобы хотя бы в жезле она была вместе с мамой. И знаешь, я думаю, что этот ясеневый жезл будет лучшим из тех, что я сделаю. Ну, или почти лучшим. Себе я, кстати, не пожалел шерсти. Косичку влепил в пять ниток и тоже без стали. Кедровую сделал. Легкая получилась, звонкая. Не лучшая, может быть, зато легко силу отдавать будет.