Полина Громова - Смеющаяся Тьма. Книга 3

Я прошелся по вытертому темно-красному ковру с простым геометрическим орнаментом, а потом растянулся на диване. Пока впечатления оставались свежими, нужно было еще раз хорошенько обдумать сегодняшнее происшествие, но думал я совсем не о гостинице — я думал о корабле. В отчетах о той катастрофе значилось, что на борту было сто двадцать восемь человек. Это не правда. Их было сто двадцать девять.

Мне было просто любопытно, правда. А так как это должны были быть плановые военные учения, на корабле вполне мог присутствовать кто-то из Стражи.

Если ты взрослеешь в маленьком, замкнутом мирке, не покидая его, большой мир уже никогда не будет восприниматься тобой как настоящий. Ты вырос во дворе — значит, соседняя улица станет для тебя несколькими лишними страницами в книге, которую ты сейчас читаешь. Ты хорошо освоил свой город — другая страна навсегда останется для тебя яркой иллюстрацией к рассказу побывавшего там приятеля…

Я думал об этом, когда мы выходили на рейд. Я никогда не был в открытом море, я ждал новых впечатлений, и мне хотелось, чтобы они были как можно более глубокими.

Мне следовало бы наблюдать за действиями тех, кто находился на борту. Но я, словно ребенок, любовался небом и морем. Мне было немного грустно. Мир, распластавшийся у моих ног, казался слишком ярким, чтобы быть еще и настоящим.

В таких случаях часто говорят: «ничто не предвещало опасности». Или наоборот: «все наталкивало на мысль о том, что должно что-то случиться». Но ни то, ни другое не подходит. Придется обойтись без этих удобных клише. Просто интуиция внезапно изо всех сил крикнула мне в уши: «Вниз! В Поток! Немедленно!!!» Позже я подумал, что этой интуицией вполне могла быть Хельга, но это было позже. А тогда я просто подчинился. Провалился в Поток сразу, без вдоха и задержки дыхания — и камнем пошел ко дну. Это и спасло меня в момент взрыва.

Выпавший из разорванной утробы фрегата, я летел в Потоке, а мимо меня устремлялись вниз, в воду, пылающие куски обшивки. Что-то горящее лилось и пенилось, прикасаясь к черным волнам, а я падал, падал. До меня докатывались цунами горячего воздуха, они проходили сквозь меня, оставляя на лице и руках пепел и запахи горелого дерева, оплавившегося металла, обожженной плоти. Хорошо, что я мог не дышать, потому что дышать было невозможно.

Я не сразу понял, что произошло. Немного привела в чувство вода — ее податливое тело, покрытое горящим разлившимся маслом, показалось мне ослепительно холодным. Небо сверху было серым. То и дело на нем появлялись алые мазки — отблески пламени, плясавшем на догорающих остатках корабля.

Меня нашли через несколько часов после взрыва. Я был оглушен и болтался на воде за счет Потока — в нем я застыл, как мотылек в янтаре. Я был единственным выжившим в той катастрофе. Об этом знали только демоны и Ланс Коэн. Я не думаю, что из этого стоило делать тайну для особого отряда Стражи. Но вот знать об этом еще кому-то уж точно не полагается. Официально выживших в катастрофе нет, но я там был — и не погиб. А сегодня я засветился так, что можно только посочувствовать.

Никто не предвидел взрыва. Никто не смог объяснить его причины. Так сказала мне сама Хельга, и она не лгала, потому что сама ничего не предвидела, а у нее, как, впрочем, и у других демонов, выдающаяся интуиция. На том корабле были люди и, кажется, кто-то из нежити, притворяющейся людьми. Вот это и в самом деле удивительно: если люди могут ни о чем не подозревать и идти прямо навстречу своей гибели, нежить на такое не способна. Их интуиция иного уровня. Она у них не осознается: нежить принимает ее голос за свои собственные желания. Поэтому, что бы ни случилось, они не смогут объяснить, предвидели они что-то или нет. Они просто не окажутся среди участников события… Да, но на фрегате нежить все же была. Лайнед Кэролл — если это сделал он — что он за существо, чтобы совершить такое и остаться безнаказанным? И, главное, зачем?

Лайнед Кэролл мертв. Но у нас теперь не один, а два сходных не спрогнозированных случая. Пусть насчет фрегата ничего не доказано, любой маг, находящийся в курсе дела, скажет, что это не несчастный случай. А то, что произошло сегодня, — тем более… И волею судьбы в обоих происшествиях оказываюсь замешанным я. Неприятная картинка. Но это мой рубеж, я хочу разобраться в том, что происходит на моей территории. И я готов рискнуть, если придется.

Я так глубоко погрузился в собственные мысли, что осторожный стук в дверь заставил меня вздрогнуть.

— Да, войдите, — ответил я, поднимаясь.

Дверь едва приоткрылась, и в кабинет просочился Ник. Его одежда была затертой и помятой — впрочем, у него не было приличной или хотя бы сносно сидящей на нем одежды; на левой щеке виднелся алый след — то ли от куртки, подложенной под голову, то ли от собственной ладони. Вид у Ника был трогательно-виноватым.

— Я слышал, как ты пришел, — сказал он и, помедлив немного, спросил: — Сердишься?

— На что?

— На то, что… Ну, что я там оказался… А потом еще и притащился сюда. Честное слово, не понимаю, как это получилось…

Я улыбнулся ему и кивком головы пригласил пройти в кабинет. Он аккуратно закрыл дверь за собой.

— Ты оказал Страже услугу. Сюда ты пришел, потому что бессознательно счел это место самым безопасным — так бывает, когда оказываешься под воздействием заклинания особого рода. И потом, ты же мог случайно там оказаться. Мне не на что сердиться. Хотя, тебе и в самом деле не стоит выслеживать меня. Может быть, прямо скажешь, чего ты хочешь?

Я мог бы не спрашивать его об этом — я и так знал. Но все же я хотел быть уверенным в том, что его намерения достаточно серьезны… Да нет, ничего подобного. Когда я общался с этим мальчишкой, я почему-то чувствовал себя немного Хельгой. Мне нравилось его поддразнивать, нравилась его робость и эта серьезная наивность, с которой он слушал меня. Так повелось с нашей первой встречи — с того самого момента, когда мы встретились ночью на пустом бульваре, два охотника на странные порождения Потока… Ник Уэннер, мальчишка-сирота с темным даром. Даже не задумывается о том, почему ему так нравится мое общество… да и весь наш штаб, пожалуй.

Ник подошел ко мне. Сначала он не знал, куда деть взгляд, потом все-таки осмелился и посмотрел мне в глаза.

— Рик, ты не мог бы мне помочь? Я понимаю, тогда нас посвятили, потому что в этом была необходимость. Я и такие, как я… Мы сделали то, что от нас требовалось. В сущности, мы больше никому не нужны. Но я… Понимаешь… — он снова отвел глаза и замолчал, закусив нижнюю губу.

Да, просить о чем-то ему было неприятно. Этот мальчишка, выросший в интернате, был гордым. Но он представлял собой тот случай, когда гордость усмиряется рассудком.