Анастасия Петрова - На пороге Будущего [СИ]

Что случилось дальше, никто из зрителей не сумел рассмотреть толком. Противники двигались так стремительно, что глаза людей видели лишь смазанные силуэты. Можно было понять только, что царь защищается, не сходя с места, в то время как меч олуди Евгении отбрасывает блики, поднимаясь и падая со скоростью и силой, невозможной для женской руки. Кафур до крови прокусил себе палец. Нурмали полез в карман за часами, чтобы засечь время, но его рука так и замерла на полпути. Кто-то из стражей выронил копье.

Прошло не более минуты. Внезапно сражавшиеся замерли — картина, достойная быть запечатленной лучшим скульптором. Движением, которого никто не заметил, Алекос перехватил руку с мечом, так прижав Евгении горло, что она не могла дышать. Она захрипела, железные пальцы тисками сдавили плечо, и он легко вынул меч из раскрывшейся ладони.

— Кровь! — сказал он, сделал шаг назад, оттолкнув ее.

Евгения упала на колени. Алекос нагнулся, откинул кусок ткани на плече, показывая вертикальную рану, разрубившую мышцы едва не до кости. Кровь лилась на белые плиты. Алекос протянул оба меча Кафуру, распорядился:

— Отведите ее к врачу, — и побежал вверх по ступеням. Миг — и его уже не было.

Евгения подняла глаза к небу, где в торжественном танце вращались луны, такие же далекие и равнодушные, как великий царь. Она не чувствовала боли, лишь пустоту, словно бы вместе с кровью из нее вытекла последняя гордость. Она закричала, взывая к небу, но тому было все равно — у него теперь был другой любимец.

Кафур подошел, низко поклонился.

— Пойдемте, госпожа.

Она с трудом встала с колен, покачнулась. Он подхватил ее на руки, не обращая внимания на заливающую мундир кровь, и понес по лестнице к ожидавшему паланкину.

Она очнулась от галдежа. Не меньше шести женщин окружили тахту, на которой она лежала без одежды. Раненное плечо болело, но не настолько сильно, чтобы мешать ей слушать. Не открывая глаз, Евгения постаралась оценить обстановку.

— Ты правильно поняла, сам царский врач придет?

— Я правильно поняла, придет царский врач.

— Что-то долго.

— Его же с постели подняли. Сейчас придет.

— Шарра, а ты зачем здесь?

— Меня Лела позвала.

— От нее пользы может быть больше, чем от врача!

— Да что она может, она из гарема не выходит, а здесь такая рана!

Евгения открыла глаза. Женщины сразу замолчали, глядя на нее с ожиданием и безо всякого страха. Над нею склонилось милое девичье лицо, темнобровое и темноглазое, но в ярких веснушках.

— Как вы себя чувствуете? Вам очень больно?

Политика молчания может принести плоды с мужчинами, но с женщинами она бесполезна. Евгения приподняла голову, и услужливые руки тут же подложили под нее еще одну подушку. Она попросила воды.

— Ты посмотри, какая худая, — вполголоса сказала пожилая женщина. У нее был голос, привыкший командовать, и суровый вид.

— Ничего, откормим, — отозвалась другая, с молодым лицом и седыми волосами.

— Идет, идет! — шепотом закричала девушка от двери.

Веснушчатая накинула на тело Евгении покрывало, оставив открытой раненую руку. Вошел врач, молодой, лет тридцати крус с открытым добрым лицом, неглядя нашарил позади себя стул.

— Где рана?

— Да вот же, — показала пожилая, — у вас перед глазами.

Он посмотрел на рану, поднял взгляд на пожилую женщину.

— Что вы мне показываете? Этому ранению дня два, не меньше, уже затягивается.

Веснушчатая сказала:

— Когда ее принесли полчаса назад, отсюда море крови вылилось.

— А других ран нет?

— Нет, — твердо сказала седая. — Только эта, и она свежая.

Врач еще раз наклонился над плечом, потрогал его пальцем.

— Хм. Очень странно.

— Олуди! — благоговейно сказала веснушчатая.

Врач посмотрел Евгении в глаза.

— Что ж, это объясняет, почему мой господин поручал мне лечить его товарищей, но никогда не подпускал к себе. При такой скорости регенерации медицинская помощь не требуется. Надо же! — он еще раз осмотрел плечо, которое заживало на глазах. — Если б кто рассказал такое, не поверил бы!

Евгения не выдержала и улыбнулась. Спохватившись, врач вскочил со стула и поклонился ей.

— Простите мою рассеянность, госпожа! Я счастлив приветствовать вас в Шурнапале! И, пользуясь случаем, хочу выразить вам свое восхищение. Пять лет назад я ездил в Ианту к коллегам и был поражен системой медицинских учреждений, которую вы создали. Это великолепно! Невероятно! Сколько пользы она принесла людям! А ваши ученые? Их открытия стали для всех нас светочем, указали путь, к которому нужно стремиться! Это настоящее…

Он осекся. Евгения закрыла лицо здоровой рукой, на которой отчетливо синели следы пальцев Алекоса, и заплакала, прошептав:

— Уйдите!

Женщины с возмущенным ворчанием повели врача к двери. Он извинялся, сильно смущенный.

— Промойте обеззараживающим раствором и наложите нетугую повязку, — успел посоветовать он, прежде чем его вытолкали из комнаты.

Успокоившись, Евгения повернула голову. Пожилая и седая женщины сидели на диване напротив, терпеливо ожидая, когда она перестанет плакать. Она подняла на них беспомощный взгляд.

— Дайте мне снотворного. Надо поспать, а я не смогу.

— Уже готово, — сказала седая и протянула ей чашку.

Осушив ее до дна, Евгения завернулась в покрывало и уснула прямо на узкой жесткой тахте посреди комнаты.

Утром веснушчатая Лела, старшая над служанками новой наложницы в царском гареме, подала Евгении халат и туфли и уговорила поесть.

Отведенные ей покои были роскошны. Широкие окна выходили в сад. Евгения прислонилась к стеклянной двери, погладила лепестки цветов, выросших под окном гостиной. «Я не смогла отомстить за тебя, любимый. Я сражалась, как никогда, но он оказался сильней. Он сильнее меня. Он олуди». Еще пару недель назад поражение убило бы ее. Но, видно, столь сильным страданиям положен свой предел. Ей было жаль любимых людей, но ничуть не жаль себя. Она даже не могла почувствовать себя униженной, ведь Алекос победил честно. Ей осталось лишь сдержать свою клятву. Вот что заставляло ее принимать ухаживания служанок и отвечать на их вопросы — гордость. «Царица умерла в поединке, но гордость моя живет. Я принесла клятву и буду верна ей, сколько бы унижений это мне в дальнейшем ни принесло!»

Она предпочла бы никого не видеть, никому не быть обязанной жить, разговаривать, двигаться. Но суета огромного дворца не давала забыться ни на минуту. Лела и ее девушки болтали без умолку, и Евгения сама не заметила, как многое рассказала им о своей жизни в Киаре, привычках и вкусах. Они готовы были выполнить малейший ее каприз и в то же время ласково уговаривали ее делать то, что здесь, в гареме, было принято. Ни одна из них не относилась к высшему сословию; это были дочери людей, что на протяжении нескольких поколений прислуживали в Шурнапале. Авторитет иантийской олуди, как и царицы, значил для них не слишком много, к Евгении они относились с живым интересом, но без благоговения.