Глен Кук - Империя, не ведавшая поражений

Колгрейв смеялся над ними. Уверен, его голос донесся до их корабля.

Вскоре другой корабль начал погружаться, и ветер утих. Вероятно, колдун вынужден был полностью сосредоточиться на собственном выживании.

Один раунд в нашу пользу.

Мы не получали приказов ни от кого. Даже от тех, кто прикидывался нашими спасителями.

Именно так, по словам Тора, заявило существо в красном в разговоре с Колгрейвом. Оно хотело поторговаться.

«Поторговаться?» — подумал я. В таком случае его влияние на нас не могло быть столь сильным, каким казалось.

Я улыбнулся, стоя на носу и предвкушая появление на горизонте побережья Фрейланда. Прошло немало времени с тех пор, как мы побывали там в последний раз.

Черные птицы кружили над головой. Вскоре одна за другой они уселись на мачты. Казалось, они уже не столь возмущены, как раньше.

Весна лишь недавно пришла на западное побережье Фрейланда. Бухту, где мы бросили якорь, окружали невысокие, поросшие лесом зеленые холмы. Дни были теплыми и располагающими к лени.

Делать действительно было нечего — впервые с тех пор, как я появился на борту «Дракона». Корабль был в превосходном состоянии. Половину работы сочиняли Ток и Худой Тор — просто потому, что им тоже нечем было заняться. Несколько дней мы просто бездельничали.

Но беспокоившие нас вопросы и сомнения никуда не девались. Что решит Колгрейв? И будет ли это решение правильным?

— Правильным? — с нескрываемым удивлением спросил Мика. — Черт возьми, что это за вопрос, Лучник?

Вместе с ним и Святошей мы соорудили подстилку из сложенного паруса и лежали, глядя на облачные замки. За бортом покачивались рыболовные лески. Рыбной ловлей я не занимался с детства.

Столь далекое свое прошлое я не помнил. Я просто знал, что когда-то любил ловить рыбу.

— Вполне разумный вопрос, — настаивал Святоша. — Мы оказались на перекрестке добродетелей, Парусинщик. Мы стоим на распутье…

— Да брось, Святоша, — проворчал я. — Надоело уже.

— Кажется, клюет, — ответил он.

— Спокойно, Лучник, — сказал Мика. — Он меняется к лучшему.

Я был вынужден согласиться. В свое время я ненавидел Святошу за то, что он считал себя нашей совестью, оставаясь при этом одним из худших грешников.

Святоша вытащил из-за борта небольшую рыбу.

— Будь я проклят.

— Вне всякого сомнения. Мы все прокляты. Уже целую вечность.

— Спорный вопрос. Но я имел в виду рыбу.

Это оказалась маленькая пятнистая песчаная акула около шестнадцати дюймов в длину. Не совсем то, что нам было нужно. Я собрался раздавить ей голову пяткой.

— Почему бы тебе просто не бросить ее за борт? — спросил Мика. — Она никому не причинила вреда.

Проблема заключалась в том, что акула не желала освобождаться, даже с нашей помощью. Ее маленькие челюсти продолжали щелкать, шкура обдирала мне пальцы, пока я пытался удержать ее, чтобы Святоша мог вытащить крючок.

Она умерла до того, как мы успели ее спасти.

— Ты говорил о правильных поступках, — сказал мне Мика. — Почему вдруг? Никогда раньше не слышал такого от Лучника.

Я хмуро посмотрел на него. Святоша встал на мою сторону.

— Он прав. Колгрейв — единственный из нас, кто более неприятная личность, чем Лучник.

Я с ним не согласился. По крайней мере, я никогда так не считал. Куда более неприятными личностями мне казались Святоша и Барли.

К нам подошел Малыш. В последнее время он был необычно молчалив, словно замкнувшись внутри себя, несмотря на его славу болтуна и задаваки.

Он присел рядом со мной на подстилку из паруса.

Удивительно.

Малыш мне в чем-то нравился. Он напоминал мне меня самого в юности. Но мне от него не было никакой пользы. Я никогда его не понимал — разве что я и в самом деле походил на кого-то из тех, кого он ненавидел прежде, чем оказаться на борту «Дракона».

— Эй, Лучник, — что думаешь? — спросил он.

— Гм? О чем, Малыш? — Почему он вообще меня о чем-то спрашивает?

— Обо всем этом. О нашем возвращении.

Он начал сооружать свою собственную удочку. Судя по тому, как он с ней возился, он никогда в жизни не рыбачил. Я помог ему сделать все как надо.

И я спросил его, почему он меня спрашивает.

— Потому что теперь, когда не стало Умника, ты самый умный. Ток, Худой Тор — они как зомби. А Старик и разговаривать со мной не станет.

— Малыш, Малыш. Я… — Я недоговорил.

— Что?

Я заставил себя закончить фразу.

— Я никогда ни о ком особо не заботился. Но мне больно видеть здесь тебя, почти мальчика.

Он странно посмотрел на меня и улыбнулся. Его улыбка стоила целой тонны золота.

— Я это заслужил, Лучник.

— Разве не все мы этого заслужили? — задумчиво сказал Мика.

— Воистину так, — провозгласил Святоша. — Грехи душ наших… — Он не договорил, затем продолжил: — Вопрос в том, правильно ли мы станем поступать?

У Мики клюнуло. Он вытащил еще одну проклятую акулу. Эта оказалась более сговорчивой. Или мы лучше научились с ними управляться.

— Малыш, не знаю, что и думать. Вот в чем дело. Порой сам чуть ли не схожу из-за этого с ума.

По другую сторону от Малыша опустилась чья-то тяжелая туша. Повернувшись, я увидел тролледингца, последнее пополнение нашей безумной команды. Мы подобрали его с итаскийского военного корабля, который захватили в нашем предпоследнем бою — где он сидел в корабельном карцере.

У него было имя, Торфин-что-то-там, но никто никогда его так не называл. Он постоянно молчал — вряд ли за все время, проведенное на борту «Дракона», он произнес больше двадцати слов. И сейчас он тоже ничего не говорил, просто смотрел на меня и Мику.

Когда-то мы пытались его убить — до того, как он стал членом нашей команды, когда мы еще были морскими разбойниками. Мы атаковали его корабль. Он пытался взять нас на абордаж. Мы с Микой сбросили его за борт.

А потом он оказался на том итаскийском корабле, и Колгрейв решил, что он должен заменить Умника или Вельбота.

Мы заключили договор о взаимопрощении — без единого слова.

— На моей родине есть легенды об оскореях, — сказал тролледингец. — О Дикой Охоте. О проклятых душах, которые верхом на адских конях охотятся в горах на живых.

Малыш протянул ему крючок и кусок лески, и он начал с ними возиться.

— К чему ты клонишь? — спросил я.

— Мы — оскореи моря, — он наживил крючок и бросил его за борт. Мы ждали. Наконец он продолжил: — Про Диких Охотников говорят, что они никого так больше не ненавидят, как друг друга.

Мы снова подождали. Но больше он ничего не сказал.

Этого было достаточно, чтобы заставить меня задуматься.

В словах его содержались и истина, и вопрос — в обычной уклончивой манере тролледингцев.

Ненависть всегда оставалась чувством, объединявшим всех на «Драконе». И мы ненавидели друг друга больше, чем кого-либо еще.