Гарет Ханрахан - Молитва из сточной канавы [litres]

– Прекрати! – негодуя, приказала Айсиль. – Замолкни. – Она стала над Эладорой, не зная, как поступить. – Прекрати! – опять начала она. – Прекрати, а то ударю.

– Нем-нем-нем, – простонала Эладора, даже «не могу» она выговорить не могла в этом потопе ужаса. Айсиль схватила деревянную ложку, замахнулась, потом передумала и бросила обратно. Взяла поднос и вышла вон из кухни, оставив Эладору одну.

Попробуй сбежать, настаивал внутренний голос. Встань и беги! Но она была без понятия, как выйти хотя бы из этой части дома, не говоря о том, где искать дверь на улицу. В любом случае идти ей некуда. Даже безопасные места вроде семинарии уже замараны. Синтер и его шпионы следили за ней и там.

Ей некуда идти, никто к ней не придет, и плакать тут бесполезно. Она встала и собралась. Сняла с верхней полки выжившие бутылки и понесла в гостиную второй поднос.

К ее возвращению там появился еще один незнакомец, свинорылый мужик с рыжей шевелюрой. Синтер представил его под именем Линч. Он смердел химией, словно искупался в водах залива поближе к стокам, а свободное место, куда можно было сесть, только возле него. Вместо этого Эладора робко подошла к Алине и стала позади нее.

– Все хорошо? – отрывисто бросила ей Алина.

– Нет.

– Ах, едрить, верно подмечено.

Синтер поднялся, в перебинтованной руке записка.

– Весть от хозяев наших. Епископ Альби нынче действующий патрос, увы – ему недостает яиц, чтобы действовать. Он позволил алхимикам выставить сальников на караул во всех соборах на Священном холме.

– Они окружили также Нищего Праведника и Святой Шторм, – добавила стройная женщина с одним глазом.

– Сколько… сколько осталось колоколов? – спросила Эладора. – Сколько там Черных Железных богов?

Синтер усмехнулся.

– Спроси ты об этом неделю назад, мне пришлось бы тебя убить. А то еще и придется. – Он с ошеломленным отвращением воззрился на записку в руке, скомкал ее и отбросил. – Всего их тринадцать. Восемь тут, в городе, считая те, что с Башни Закона и Колокольной Скалы, сгинувшими. Семь древних церквей и Морской Привоз. А значит, алхимики понаделают новые бомбы.

Айсиль подняла руку.

– Начальник, главная ли это беда? Патрос погиб. Парламент у алхимиков в кармане. Зачем нам драться? Что тут плохого, если алхимики используют Черных Железных богов – идолов наших врагов – и убьют кучку чокнутых богов за кордоном? Мы повидали эту войну – никто не заплачет, если она наконец прекратится.

– Резонно, – молвил Синтер, – но я не собираюсь вручать всю власть Роше. Этот город создан церковью Хранителей, и наша задача – охранять его.

– А сколько времени займет у них создание новых бомб? – Голос подал человечек с говором жителей Архипелага и голубыми наколками на запястьях. От запаха его курева у Эладоры щипало глаза. – Как только их боги сообразят, кто нанес удар по долине Грены, так явятся за нами. Вашу ж мать, да Ишмера уже в курсе, бьюсь об заклад, – если там хоть украдкой поглядывали в сторону Беканоры. Наш нейтралитет отымели хлеще храмовой танцовщицы.

– Нам нужен противовес, – молвил Синтер. – Предложения?

– Нападем, – сказала Айсиль. – Флот встанет на нашу сторону – они последуют за стягом церкви, если мы твердо и высоко его поднимем. У алхимиков, выходит, маловато сальников, раз они подчищают всех калечных доходяг и нищих разбойников с Мойки, чтобы делать новые свечки. Берем под контроль квартал Алхимиков и оставшиеся колокола.

– Туда успели проникнуть воры, – сказал крупный мужчина, сидящий рядом с Синтером. Говорил он мягко и вкрадчиво. – Правда, недалеко.

Алина встрепенулась:

– Какие воры?

– С Мойки. Была попытка налета на квартал Алхимиков этим вечером. Освободили кучку заключенных.

– С каких пор Хейнрейл враждует с алхимиками? Он человек Роши, – удивилась Айсиль.

– Да никакой не Хейнрейл, – сердито упорствовал Линч, – это банда Иджсона, они за Мойкой живут.

Синтер покачал головой.

– Алхимики дали понять, что готовы применять алхиморужие в Гвердоне, когда подорвали Колокольную Скалу. С чего вдруг они сдержались, когда на них наехали воры? Почему выпустили одних сальников, когда могли использовать мертвопыль, или вспышки-призраки, или…

Эладора через силу выдавила слова:

– Иджсон и Кари д-д-друзья. Если там была она…

– Кариллон Тай, – проговорила Алина, и Синтер кивнул. – Она была там. И ее ищет Роша.

– Она – стержневая ось. Она – наш противовес. – Синтер обратился к Эладоре. – Расскажи все, что знаешь о Кариллон Тай.

Кари снаружи себя, смотрит на мир с того отстраненного ракурса «муха на всех стенах сразу», как бывало прежде. В этот раз ее сознание не размазано по целому собору и не разбросано по всему городу. Его только чуть-чуть растянули, чтобы обозначить маяком этот подвал в их большом доме. В этот час безвременья ею заполнена схема, начертанная на полу банной комнаты, линии и все, что внутри. Онгент, Шпат, Мирен, Кари – она видит каждого со всех возможных углов. Она пытается оглядеть себя, но чувствует, как проваливается назад в тело – уминает себя, чтобы уместиться внутри своей такой маленькой головы, так же как Черных Железных богов сплющили молотами и запихнули в их крошечные колокольца. Ей приходится перевести взгляд.

Мирен как бы в тени, ведь он, по сути, вне заклинания. Она видит его внутри и снаружи. Она видит его таким, какой он есть, обнаженным, видит мышцы и вены под кожей. Видит кости, превращает его в стоящий перед нею скелет, в явление смерти. Зарывается еще глубже, следует по серебряной филиграни нервных волокон и мозга, пока за ней не открывается то, что должно быть его душой. Отпечаток ожога, клеймо. Следы шрамов, сросшиеся швы.

Он знает, что она видит. Он шевелится и загораживает ей обзор. Она отмечает удивление, но это удивление Кари, и отчего-то его трудно сдержать.

Под ее взглядом Онгент омыт бесцветным пламенем. С его губ, исходя из мозга, сыплются слова, кишат, как скорпионы. Вокруг него кипят образы, формы, разносятся повсюду – нет, ограничивают, ставят рамку, в которой теперь поселилось ее сознание. Я вижу, как течет волшебство , думает она, и мысль эта видимой рябью тревожит поле, окутавшее ее разум. Наверное, точнее было бы – я и есть волшебство . Здесь, в границах схемы, в чародейской ступе ее душа размалывается на смесь первоэлементов. Душа есть побочное явление , думает она, и это не ее мысль.

Шпат. Свинцовая глыба. Онгент и Мирен – огненные столпы, но Шпат – почерневший пепел. В стенах этого дома больше жизни, чем в некоторых частях его тела. Она видит его ум, его душу, и та содержит в себе большее, чем у Онгента, Мирена, и, похоже, у нее самой. Его душа напоминает картины, виды из грез, когда Кари летела над Гвердоном, но красивее, сложнее и гармоничнее. Мысли Шпата – дворцы и бульвары, сверкающий мрамор и пышная зелень парков.