Евгений Перов - Черные клинки. Ветер войны

Лишь двое спутников говорили на лигурийском: девушка, за которую Пулий совершенно неразумно попытался заступиться перед Сиплым (ее звали — Далила), и юнец с голым торсом. От них Пулий узнал, что его товарищи по несчастью были слугами в караване, который разграбили бандиты незадолго до случайного путешествия на Перешеек самого Пулия. Опасаясь преследования хозяев тутошних территорий — гномов, разбойники направлялись в город под названием Арджубад, а оттуда собирались податься в Свободные королевства. Это удалось подслушать девушкам — почти каждую ночь кто-то из бандитов приходил, чтобы позабавиться с ними.

Недружелюбного здоровяка, с которым Пулию ежедневно приходилось соперничать за еду и воду, звали Сабир. Среди рабов также оказался его отец — хромой старик, гораздо более доброжелательный, чем сын. Ему, пожалуй, приходилось хуже всех: кроме сильной хромоты, Сабира мучил зверский кашель, который он с трудом мог подавлять лишь на несколько минут. Юноша с голым торсом назвался Ахимом. Торговец, которому он прислуживал с самого детства, обучил его грамоте и искусству говорить на шести языках. Мальчишка чрезвычайно гордился этим. Возможно, не зря — такой помощник наверняка приглянется богатому купцу. Другой парень все время молчал — оказалось, разбойники вырвали ему язык горячими щипцами, когда пировали после грабежа. Может, ляпнул что-то лишнее, а может — шутки ради. Как теперь узнать? Еще двое — грузные темнокожие мужики — были братьями и носильщиками. Это все, что о них знали — даже Ахим не понимал их речь, а сами они знали всего пару фраз на гномьем.

Вторую девушку звали — Нар. Вместе с Далилой они прислуживали одному из торговцев. До того как того вздернули и выпустили ему кишки. Вначале девушек было трое, но первой же ночью после грабежа кто-то из насильников в пылу страсти забил одну до смерти. Тогда Гнут запретил трогать девушек — он рассчитывал выручить за них хорошие деньги на невольничьем рынке. А тому бандиту сперва хозяйство отрезал, а потом и голову.

Но запрет продержался всего пару ночей. Как только банда останавливалась на ночлег, особо соскучившиеся по женской ласке разбойники договаривались со стражниками, и те закрывали глаза на время.

Был еще один пленник.

Рыжеволосый паренек, лет двенадцати. Пулий видел его лишь однажды. Этого раба Гнут держал подле себя. Даже спал мальчонка в его палатке. Видать — важная птица. Говорили, что он сын богатого торговца или ангардийского аристократа, за которого светит огромный выкуп. А пару раз Пулий слышал, как охранники шутили, что парнишка просто приглянулся их командиру, и тот решил оставить его себе.

На третью ночь, как Пулий стал рабом, умер отец Сабира. Старик просто не проснулся утром и лежал весь такой окоченевший, но с улыбкой на устах. Пулий ему даже завидовал немного: отмучился свое. Да и смерть оказалась легкой, а возможно — даже приятной. Может, ему снилось, что он отъедается на пиру и развлекается с девицами. Пулий сказал это Сабиру. Далила перевала слова, но здоровяк обиделся и двинул ему кулаком в ухо. Удар у парня был что надо — голова потом до вечера гудела.

Каждый новый день ничем не отличался от предыдущего. Ушибы и ссадины, ожоги от солнца, п е кло днем, холод ночью, протертая до дыр одежда, вечно норовящие залезть в глаза и рот мухи, вонь, жажда, тухлая еда, мелкие стычки с Сабиром, постоянный страх, а самое ужасное — понимание, что худшее еще впереди и назад пути нет.

Они все шли. Одна нога, затем вторая. Одна… вторая.

Перед тем как скрыться за горизонтом, солнце окрасило небо в розово-пурпурный и засыпало багрянцем пару случайных облачков. Пулий смотрел на закат, удивляясь тому, как мог считать это зрелище красивым в их первый с Ивой день здесь.

Ива.

И дня не прошло, чтобы его мысли не возвращались к ней. И ночи не минуло, чтобы она не явилась ему во сне. Иногда она плакала кровавыми слезами и просила вернуться. Иногда называла трусом и проклинала. Порой — наклоняла голову и требовала нанести удар, тот, на который он так и не решился. Но хуже всего было, когда она просто стояла и смотрела тем самым взглядом, со смесью укора и нежности. А прошлой ночью Пулий увидел ее мертвой. Стервятники исклевали ей глаза и щеки, а шакалы выгрызли внутренности.

Остались ли от нее сейчас хоть кости? Сколько дней прошло? Он попытался сосчитать, но быстро сбился. Пулий помотал головой, сдерживая слезы. Не слишком успешно, как и всегда, когда думал о ней.

— Скучаешь по своей женщине?

От неожиданности Пулий вздрогнул. Далила протянула ему бурдюк с водой. Вторую девушку только что очередной головорез увел в «любовный шатер» (так бандиты прозвали палатку для своих утех). Ахим свернулся калачиком и безмятежно спал, утомленный тяжелым переходом. Сабир сидел угрюмой горой, погруженный в собственные мрачные мысли. Братья вели тихую беседу на родном языке. Молчун изучал небо.

Пулий вытер глаза и взял мех. Он сделал большой глоток.

— Да, то есть, нет… Все сложно.

— Я тоже скучаю по Серрану, — сказала девушка, и ее глаза подернулись легкой дымкой воспоминаний, а уголки губ на миг приподнялись. Но тут же в больших глазах заблестели слезы.

Пулий передал бурдюк дальше, Сабир выхватил, едва не оторвав руку.

— Твой парень?

Далила кивнула. Всхлипнула и утерлась плечом.

— Он охранял караван.

Дальше можно было не рассказывать. Пулий уже знал о том, что все наемники, сопровождавшие купцов, погибли. Значит и парень Далилы пал в том бою. Умер как мужчина, защищая свою возлюбленную… а не обрекая ее на одинокую смерть от жары или хищников.

Снова и снова Пулий прокручивал в голове череду событий до того момента, когда он, трус последний, сбежал от ответственности за свои поступки. Если бы только вернуться назад! Он мог пройти мимо проклятых эльфийских ворот и искать спасения на болотах. Оказавшись в пустыне, мог пойти в другую сторону — возможно сейчас они были бы в гномьем городе. Мог…

Тут вернулся головорез, таща за волосы подругу Далилы. На ее щеке красовался свежий синяк. Он швырнул девушку к остальным пленникам.

— Эй, у этой шлюхи кровь между ног, — обратился он к стражнику. Сегодня это опять был одноухий бородач. — Все знают: нельзя трахать бабу, когда у нее лунная кровь — не то первенец уродом родится.

Одноухий оскалился.

— Тебе-то что за разница? Твой по-любому уродом будет. Не сомневайся! И первый, и второй, и десятый. Папаша-то — страхолюдина, каких поискать.

Одноухий был недалек от истины: тот бандит, пожалуй, вошел бы в список из десяти самых уродливых людей, надумай Пулий такой составить. Нос — что картофелина здоровая, уши торчком, лоб плоский, скошенный, один глаз — с красным вывернутым наружу веком.