Евгений Перов - Черные клинки. Ветер войны

Второй охранник громко заржал. На его беду, он только что откусил большой кусок колбасы, который не успел проглотить. Толстяк поперхнулся, закашлял, согнувшись почти пополам, и его лицо стало фиолетовым. Пулий успел испытать мимолетную надежду, что ублюдок задохнется, но тут Одноухий саданул друга кулаком промеж лопаток. Изо рта толстяка вылетел застрявший кусок, к лицу вернулся обычный желто-серый цвет.

— Я возьму другую, — вытаращил свой налитый кровью глаз Плосколобый.

Одноухий посмотрел по сторонам.

— Валяй. Только заплатить не забудь.

Плосколобый нахмурился.

— Это ж с какого еще хрена?!

— Две девки — две оплаты, — Одноухий даже бровью не повел.

Глаза бандита полезли на его плоский лоб, а изуродованное веко задергалось.

— Но я ж ничего не сделал.

— Твои проблемы. Две девки — две оплаты, — Одноухий положил ладонь на рукоять кинжала.

Плосколобый забормотал на гномьем. Догадаться, что это ругательства, было несложно. Взгляд бандита метался между Далилой, клинком Одноухого и его напарником. Толстяк, как бы невзначай, достал собственный кинжал, отрезал им от колбасы тонкий ломтик, который отправил в рот.

— Тогда гони мои деньги обратно, — Плосколобый облизнул губы.

Одноухий начал привязывать Нар к кольцу, не сводя глаз с уродца.

— Ты заплатил за девку и получил ее. Ну, а коли у тебя не встал — проблемы твои, не мои.

Ноздри на картофельном носу Плосколобого раздулись. Бандит зыркал глазами. Его рука потянулась к поясу. С одной стороны были ножны, с другой — кошелек. Пулий затаил дыхание. Толстяк бросил свою недоеденную колбасу на землю, но кинжал не убрал, наоборот — перехватил поудобнее.

Плосколобый снова выругался, подумал, наконец плюнул в ноги Одноухому и выудил монету из потертого кошеля.

— Каждому, — Одноухий указал на своего пухлого напарника, который угрожающе стоял с обнаженным клинком.

Плосколобый побагровел, его лицо стало точь-в-точь в цвет заходящему солнцу. Но, поняв безысходность своей ситуации, он достал еще одну монету.

— Боги вас обоих покарают, — злобно процедил он.

— А тебя покарает Гнут, если не поспешишь, — парировал Одноухий. — Живее давай!

Плосколобый подошел к Далиле. Его лапа легла на плечо девушки. Та встрепенулась. Пулий посмотрел на лицо Нар со свежим синяком. На дрожащие губы Далилы. На ухмыляющуюся рожу бандита. Как же хотелось быть хоть чуточку смелее.

Всего лишь капля мужества отделяет честь от бесчестия.

— Оставь ее, — громко сказал Пулий, встав на ноги.

Или капля глупости.

Едва слова соскочили с губ, как он раскаялся в них. Но было поздно — негодяи, каждый страшнее и опаснее предыдущего, уставились на него тремя парами глаз. И там, где обычно у людей таится капелька милосердия и сострадания, у этих не было ничего похожего. Лишь злоба и жажда крови.

Пулий сглотнул.

— Оставь ее, — повторил он, с удивлением обнаружив, как крепок голос.

На этот раз на него посмотрели все вокруг. Даже Сабир, его вечный обидчик, и тот глядел с одобрением. Люди любят смотреть на храбрецов. Хотя… они не прочь посмотреть и на то, как храбрецам ломают ребра.

Плосколобый повернулся к охранникам, но отпустить свою жертву и не подумал — кожа на плече Далилы побелела под его пальцами. Лицо девушки скривилось от боли.

— Что протявкал этот пес?!

Одноухий шагнул в сторону Пулия.

— Ты иди, делай дело свое, — от одного только взгляда колючих глаз бандита из-под нахмуренных бровей жутко захотелось по нужде, — а я прослежу, чтобы собака знала, когда голос подавать.

Бандит с красным веком осклабился, обнажив кривой ряд зубов с прорехами, и принялся отцеплять Далилу от кольца.

— Оставь девушку или пожалеешь, — отступать было поздно, хоть от страха и выступила испарина.

Одноухий ухватил Пулия за край потрепанной туники.

— Мне уже тебя жаль, — процедил он и замахнулся, чтобы как следует врезать.

— А когда я расскажу Гнуту о вашем небольшом предприятии, станет жаль себя! — успел выпалить Пулий и зажмурился.

Он слышал громкое сопение разбойника, а его кислое дыхание обдавало жаром. Но удара не следовало.

Пулий осторожно приоткрыл глаз.

Кулак бандита застыл в воздухе. Желваки Одноухого надулись и ходили ходуном так, будто он пытался деревяшку перегрызть.

Медленно длань, держащая его за одежду, разжалась. Пулий выдохнул.

— Уфф! — кулак врезался ему в живот, заставив согнуться пополам.

— Забирай свои деньги и проваливай, — проскрежетал искаженный злобой голос Одноухого.

— Но… — заговорил Плосколобый.

— Проваливай, я сказал! — от второго удара Пулий упал и теперь мог лишь кряхтеть, пожирая пыль.

Он услышал поток отборной брани и звук удаляющихся шагов.

— Не позволишь же ты этому сучонку… — послышался голос Толстяка.

— О, нет, — Одноухий произнес последние слова не только со злобой, но и с коварством. И это пугало гораздо сильней. Не стоило набиваться в герои.

Крепкая рука ухватила его за волосы и вздернула в полусидячее положение. Пулий охнул, все еще не в состоянии нормально дышать после удара в брюхо.

— Ублюдок, — выдавил Одноухий, доставая свой нож.

Сердце замерло.

— Не собираешься же ты его просто прирезать, — голос Толстяка, казалось, дрогнул, — Гнут с тебя шкуру спустит…

— Не спустит, — Пулий снова зажмурился. Сердце заплясало бешеную пляску.

«Да простят меня все те, кого обидел я намеренно или случайно, да искупятся мне мои прегрешения, а память обо мне останется светлой…», — слова молитвы неожиданно всплыли в памяти, и он не мог понять, рад им или нет.

Но сталь лишь аккуратно скользнула между связанными руками и тяжесть пут исчезла. Пулий открыл глаза и не поверил увиденному. Руки свободны! Толстяк таращился так, что его лицо стало похожим на вареную репу. Но Одноухий был больше похож на приготовившегося ужалить скорпиона.

— Надо же, — он повернулся к напарнику, — этот попытался бежать. И где только подлец нож раздобыл?!

А затем уставился прямо в глаза Пулию и вместе с ним смотрела Смерть:

— Беги, — прошипел он.

И Пулий побежал.

Бежать!

Но куда? Кругом палатки. Темнеет. Где край лагеря — одному демону известно.

— Держи беглеца! — крик Одноухого сделал все эти вопросы совсем не важными.

Бежать!

Каждый день в любую погоду, а точнее сказать — непогоду, на протяжении первых шести месяцев службы, Пулия, в числе других новобранцев легиона, заставляли преодолевать по сотне стадий северных лесов и болот. Тогда он люто ненавидел своего центуриона, которому редко хватало одной охапки розог. Ненавидел каждый миг этой пытки, называемой маршем. Ненавидел свои тяжеленые доспехи и меч, который постоянно натирал бедро. Ненавидел сослуживцев, которые также пыхтели и обливались п о том рядом с ним.