Александр Климов - Венецiанская утопленница

Трактирщик взял бутыль, предназначавшуюся для моряка, и по капле стал цедить яд в рюмку. Тихо звенело гранёное стекло – руки дрожали. Он ухватился рукой за стойку с бутылками, и она опасно накренилась… Бутылки посыпались с полок, как первый снег в ноябре. Стойка рухнула. Стекло и капли вина изукрасили довольное лицо трактирщика. Он искренне перекрестился и, еле скрывая радость в голосе, пропел:

– Прошу извинить, барышня, всё вино вышло!

Обвёл руками трактир и трагично добавил:

– Трактир закрывается. Прошу всех на выход!

И тут началась настоящая драка.

Во рту собирается грязная жижа. Страшно слово сказать. Она смотрит на него и не падает в обморок. Храбрая девушка. Одним его присутствием можно прокоптить килограмм скумбрии. Он глядит на неё снизу вверх и хочет, чтобы так выглядела его смерть.

В воздухе летают обломки мебели и ошмётки одежды.

Кто-то бросил балалаечника – тот летит и музицирует.

Городовой одним ударом укладывает человека спать. Полицейский счастлив, когда чувствует себя при деле.

Трактирщик стоически переносит погром. Бояться нечего, и он провоцирует дерущихся своим невозмутимым видом. Он уже посчитал в уме все расходы и понял, что при любом раскладе остаётся в плюсе, в отличие от страховой компании.

Депутаты покидают помещение гуськом. Их прикрывают портфели и провожают тёмные личности, и непонятно они будут их защищать или грабить.

Были и сознательные. Они грозились позвать попа, про муки адовы беснующимся рассказывать. Побежал было один к отцу Никанору. Да попал под лошадь. Извозчик поставил её у входа в трактир, и она у всех прохожих спрашивала овса, а кто не отвечал или иначе как грубил, то она копытом била по темени.

Чёрный шрифт дороги марает душу путника. Готтофф выгребал через лужи, мимо мостков, лавировал среди нокаутированных тел.

Анастасия шла немного впереди. Её влёк чистый воздух.

За поворотом открылась река, и это её чистое дыхание сдуло трактирную вонь.

Барышня обратилась наконец-то к Готтоффу.

– Нам надо с вами объясниться.

Чай Готтофф по-дворняжьи крутился под деревом, ища себе незаметного места. Было стыдно за свой вид, а она ещё на «вы» к нему обратилась…

Все мужчины смотрят на неё. Уставятся и губами шевелят, причмокивая. К ней ни одно слово не может приклеиться. Смиренна, как монахиня, и грустна глазами, но когда ходит – танцует бёдрами. За таких женщин в древности города вырезали.

Рядом с ней каждый метр – испытание силы духа. А какими камнями можно украсить серьги, чтобы они хоть не сильно врали при чистоте её глаз!

Готтофф хотел умереть. Трагично. Просто сейчас. Что-нибудь из Шекспира, например, кровь горлом или шальная пуля – наповал. Только бы сию минуту, пока она рядом, второго шанса может и не быть.

Он кашлянул. На губе капля крови. Ещё кашлянул. И ещё капля. Она подала ему СВОЙ платок. Чай зажал платок в руке и следующий порыв кашля сдержал.

– Это у вас от мышьяка. Вы слабы. И наверное, умрёте.

Барышня присела на скамью и начала вдоветь.

– И вы хотели, чтобы я вышла за вас замуж? За негритянского зомби? Зачем вы мне мёртвый? Странная честь – быть невестой мёртвого героя.

Готтофф вытер лицо незаметно от барышни рукавом, а платок спрятал, прежде украдкой понюхав.

– Отец даёт мне в приданое дом в Венеции. Вы даже не представляете, где это!

– Отчего же! – Моряк первый раз после Кореи блеснул глазами. – Были мы в Венеции. Сырой городишко.

– Что?! – Барышня отнесла эти слова к лживой дерзости и мысленно пожелала Готтоффу крысу в пижаму.

– Крейсер наш дважды заходил в их порт.

– Кому это интересно?

Чай не знал, кому.

– Вы вообще понимаете, о чём идёт речь? Меня выдают за калеку, только чтобы народ полюбил моего папа.

– Противно…

– Да нет, – Анастасия пожала плечами. – Я стану независимой. Матушка завещала мне процент в горной металлургии. Я тут же уеду.

– В Венецию?

– На чёрта мне сдалась ваша Венеция?! Я ненавижу воду. – Она закинула ногу на ногу. – Дайте папиросу!

Готтофф замялся.

– Я не курю…

Девушка, сдерживая злобный смех, взглянула на него и исколола речью:

– Говорили бы про вас: нету ног, зато дымит, как пароход!

Моряк перехотел умирать при ней.

– Наш боцман говорил, что курят только те барышни…

Анастасия вспыхнула.

– Я вас оставлю, если только вы посмеете произнести это вслух!

Варяг разозлился и берегов не видел.

– Так вот. Только те барышни, что себя продают!

Она встала и быстрым шагом пошла прочь. Готтофф погнался за ней, лопоча извинения и божась. Барышня побежала. Чай чувствовал, как теряет кожу на ладонях в погоне за девушкой.

За углом блеснула река. Анастасия резко отвернулась от воды с еле сдерживаемой дрожью ужаса.

– Я не девка. Просто если я останусь здесь, то точно умру.

Подумала и добавила:

– Или утону, или растаю.

Свадьбе быть. Она назвала ему своё имя, но запретила к ней так обращаться и вообще запретила ему первому с ней заговаривать. По исполнении своих церковных обязанностей они едут в Венецию. Она получает контроль над мамиными капиталами, а он даёт ей развод без претензий. Готтофф клянётся тут же на месте. Барышня требует, чтобы он ел землю, но потом сходится на мысли, что нотариус будет надёжнее.

Это так новомодно – в духе эмансипированных парижанок. Готтофф окончательно трезвеет и от всех переживаний хочет укрыться в своей казённой квартирке при трактире и поспать.

Барышня делает большие глаза, когда узнаёт, что он устал.

– Устали пить всю ночь? – она явно ему не сочувствует.

– Общее недомогание. Сон поможет. – Готтофф старается говорить чётко, но апломб не удаётся. Собственный голос слышится из параллельной вселенной.

– Вы нуждаетесь в кардиоупражнениях.

– Чего?

– Вы знакомы с гимнастикой?

– Канат, что ли, перетягивать?

– Что вы мелете? Вы можете подтягиваться на турнике? Отжиматься? Бегать трусцой?

Готтофф глядит на барышню, как на блаженную.

– Инвалид я, барышня. Извольте отметить это.

Она и отметила – поджала губки, мол, если всё так плохо, то о чём мне с вами разговаривать…

Лодку сильно отнесло к противоположному берегу.

Стук сердца заглушал колокольный звон. Во рту издох язык, распух и вывалился наружу. Чайки дерзко смеялись над гребцом, не признавая в нём спортсмена.

Чай умылся забортной водой. Лодка находилась в получасе гребли до водной станции. Для Готтоффа это было всё равно что в другом полушарии. Лучше бы он согласился делать гимнастику под командованием барышни!

Калеченые ноги ожгло холодом. В лодке вода. Много воды. Поискал ковш. Нет его. Попробовал вычерпывать руками. Не с его здоровьем и не его ладошками! Течь была явна не одна. Лодочник давно не конопатил днище, но с чистой совестью сдавал в аренду сие сито.