Александр Климов - Венецiанская утопленница

Чайки близко к подругам не подлетали – хохота боялись. К тому же девочка кошечка показала мастерство, когда выпрыгнула из воды и на лету вырвала у птицы перо из хвоста. Трофей она подарила барышне, и та писала им примеры по арифметике.

Была, правда, у девчонки одна неприятная привычка – любила она кусаться в воде. Ещё хуже было то, что она топила барышню как бы в шутку, когда той было уже не до игр.

Однажды Анастасия сильно разозлилась на подругу. Они стояли на берегу и прощались, когда мещанка, целуя, укусила барышню за щёку. Капелька крови капнула в воду. Вода мелкой рябью покрылась.

Анастасия в отместку окунула хищницу в воду.

Вода закипела ровно на мгновение.

Она видела, как подруга смотрит на неё из воды и беззвучно смеётся. Видела, как со дна поднялся взбаламученный ил и голубая вода стала чёрной.

Анастасия, как была в мокром платье, прибежала домой и в тот же вечер уехала в пансион на долгие десять лет.

Земля – это огромный моток шерстяных ниток, разматывающийся в бесконечности.

По нитям, связанным в ковёр, ходят короли. Намотав нить на шею, прощаются с миром бедные поэты. Нить стягивает корсет куртизанки. Нить держит муху за лапку на потребу гимназиста-садиста.

Нить может быть связана из нервов, льна или стали. Может быть в палец толщиной, а может быть и не видна вовсе. Вот не видно её, и хоть монокль наводи, хоть микроскопом орудуй – не разглядишь.

И снаружи, и внутри их полно. Сложно не запутаться. Легко оборвать.

Чудо, что к каждому человеку и его жизни тянется нить. Можно размотать так по нитке любое дело. А можно, наоборот, смотать, и следа не останется.

Если правильно ухватить нить – дёрнуть, а она привязана к чьему-то рукаву, то у этого кого-то рука дёрнется – апельсин украдёт, например.

Сорок четыре года назад.

Стоит посреди городской площади громадный чёрный ящик. В нём куклы дерутся, любятся, опять дерутся – без перерыва на обед и сон.

Публика в восторге. Свист стоит над площадью.

Шпана плачет, глядя, как заплетаются нити красавицы куклы, прежде чем ей выпить пузырёк яда и затихнуть на дне ящика.

Вторая кукла – солдат на одной ноге. Подходит вприпрыжку, в состоянии качки, к мёртвой кукле и долго-долго трясёт головой. Из его глаз сыпется серебряная стружка.

Баба, выторговавшая тут же на площади за рубль гуся, не спешит идти домой, а смотрит трагедию и семечки патетически на брусчатку сплёвывает:

– Сейчас убиваться будет!

На неё смотрят недовольно 99 пар глаз.

«Надо же, она уже видела!».

Пацаны воруют у зрителей платки и гроши из карманов и успевают критически заметить:

– Найдёт себе другую.

Солдат колотит фарфоровой головой по дну деревянного ящика. Барабанная дробь призывает третью куклу – размалёванную до безобразия. Она танцует вокруг убивающегося. Её бёдра задевают его при каждом движении. Как их нити не перепутались – осталось одной из больших загадок города N.

Публика ропщет.

– Что за танцы? У человека горе. Дайте ему поболеть.

Баба с гусем окидывает всех снисходительным взглядом.

– Он уже вляпался!

По публике пробегает шумок, что если она не прекратит предвосхищать события, то надо будет её на гуся оштрафовать.

Солдат танцует с новой вульгарной куклой. Некоторые, особенно присутствующие здесь монашки, считают, что куклы не танцуют, а греху предаются. Публика в едином порыве крестится и придвигается ближе к ящику.

Куклы беснуются.

Мёртвая красавица кукла забыта… Нити утягивают её прочь, в чёрный угол…

И тогда солдат останавливается. Это происходит так внезапно, что размалёванная врезается в него с размаху… А он даже не шелохнётся в ответ. Он вращает головой и голосом флейты зовёт ту, что сгинула в чёрном углу. Тишина в ответ.

Так тихо, что слышно часы в кармане у одного фраера, и пацаны отправляют Малого прощупать его. Малый никого не слышит. Он весь во внимании и не хочет пропустить тот момент, когда появится хоть какой-то намёк на то – куда тянутся нити?

Солдат сидит на дне. Размалёванная кукла кладёт к его ногам шарики золотой фольги. Ему и дела нет. Она водружает ему на голову бумажную корону. Он трусит головой. Корона падает и загорается…

На мгновение Малому показалось, что искры высветили лицо во тьме чёрного ящика – лицо Бога.

Размалёванная танцует, и на голову герою льётся вода красного цвета.

В публике снова спор. Что это может быть: кровь или вино? Спорщики с надеждой смотрят на бабу с гусем, как на авторитета. Оказывается, она не всё знает и врёт что-то про мистический смысл.

Размалёванная бросается солдату на шею. Их нити переплетаются и натягиваются, как струны испанской гитары.

– Сейчас развязка будет! – оглашает площадь баба с гусем. Гусь гогочет, призывая зрителей к вниманию.

В руке размалёванной куклы тускло светится нож…

Публика ахает. У господина увели серебряные швейцарские часы. Новость дня. Пацаны исчезают с площади. Полиция хватает Малого за руку. Потерпевший бьёт его по лицу. Мальчишку вытряхивают из одежды, при обыске при нём находят часы. Ему выкручивают руки. Он герой часа. Публика смотрит только на него… А Малый не обращает внимания на обыск и побои. Он единственный на площади видел, что было дальше…

Размалёванная кукла не бьёт солдата ножом в спину. И не колет себя в грудь. И не отбрасывает его, поддавшись вечному сияния любви… Нет. Она перерезает солдату нити. Все до одной. И он падает на дно ящика. И всё. Глухой стук и тихий шелест – ветер играет обрезанными нитями. История окончена.

Баба заспешила домой резать гуся. Гусь никуда не торопится и посмотрел бы ещё. Например, как публика дразнит неудавшегося вора – криволапым…

Чёрный ящик сложился, и из него вылез маленький чёрный человечек в затасканном пальто и стал цинично вымогать мелочь у публики под предлогом оплаты сеанса. Его высмеяли, денег не дали, а полиция разломала его театр и потребовала убираться из города.

Сорок четыре года спустя Криволап всё ещё верит истине, открывшейся ему в тот день:

– Хочешь быть Богом – оставайся в тени.

Титулы и золото ему даром не надо – дай ему в руки нить от человека, а он уже сплетёт из неё кружева.

Чай Готтофф сдержал слово и больше алкоголь не употреблял. Не сразу, правда. Сразу не получилось. Обстоятельства мешали. То городовой коллекционным коньяком угощал, то депутаты за флот тост подняли, то ещё кто-то что-то… Нет, всё не упомнишь, что происходило, и слава богу, никто не записывал.

Вчера он был у губернатора. Вечер тет-а-тет.

Чай ранее такой красоты, как у губернатора, не видел даже в кают-компании. Картины, вазы, гобелены, антикварная мебель, манерная прислуга – нисколечко не волновали хозяина дома, и это ещё больше поражало Готтоффа. Он долго не решался переползти из каталки в предложенное ему венецианское кресло. А когда пересел, то боялся шелохнуться, чтобы не измарать обивочную ткань.