Александр Климов - Венецiанская утопленница

Губернатор налил Чаю полную рюмку бренди. Моряк отказался. Его сиятельство в недоумении поднял левую бровь.

– Больше не пью, – вздохнул Готтофф.

– Как так? – губернатор задрал левую бровь до невозможности.

– Здоровье… – Чай замялся. – А то ещё до свадьбы не доживу.

Губернатор выплеснул бренди в камин.

– Уважаю.

Готтофф передал дарственную на луга извозчиков, и его дольше не задерживали.

Как только моряк покинул дом, губернатор вызвал секретаря и спросил, что тот себе думает, неужели этот подлец и вправду собирается жениться на его дочери? Поверенный заверил, что утром он предложит, как можно безболезненно удалить жениха из данной истории.

Его сиятельство тут же отправился спать, чтобы скорее наступило утро.

Спал он легко, как каждый плохой человек, и во сне видел покойную супругу, которая молча стояла у изголовья его кровати, как будто хотела что-то сказать, а что, и сама не помнила.

Отец Никанор отслужил вечернюю службу в почти пустом храме. Одна фигура стояла у столба и рьяно крестилась после каждого слова проповеди. Человек был незнаком священнику. По платью можно было судить, что это военный. Во внешности угадывалась азиатская кровь, но для русского офицера в этом не было ничего необычного.

Военный приблизился к священнику и отрекомендовался:

– Штабс-капитан Рыбников! Имею душевное желание исповедаться. Как? Верно говорю?

Движения у него были комичные, что выдавало недавнюю контузию.

Отец Никанор покрыл смоляную голову капитана епитрахилью и прочёл молитву.

– Се чадо, Христос невидимо стоит, приемля исповедание твое…

Первые слова штабс-капитана священник не понял. Он так давно не слышал японской речи, что просто не узнал её.

Ему было приказано убить русского царя немецкими руками и исчезнуть. Куда исчезнуть? Домой… Домой? В Японию.

Отец Никанор, оставшись один, закрыл храм, и помолился на двух языках сразу – на русском благодарил Спасителя вслух за мир в семье, и на японском – умолял богиню Канон, чтобы миновала его чаша сия.

Рано утром губернатора ожидал полноценный завтрак, состоящий из свиных биточков, гречневой каши, травяного чая с молоком и столичной хрустящей газеты.

Интересующее его сиятельство в прессе было аккуратно очерчено химическим карандашом на второй полосе. Здесь помещалась статья о молодом талантливом хирурге, блестяще проявившем себя на театре военных действий и теперь экспериментировавшем в одной из престижнейших столичных клиник. Впрочем, тон статьи был скорее критичным, так как методы, которыми пользовался доктор, – вызывали нарекания со стороны Академии наук, и хотя и считались в Европе новаторскими, тем не менее, ещё не были отработаны на живом материале достаточно, чтобы материал выздоравливал, а не пополнял морозильные полки прозекторской.

Его сиятельство помахал в воздухе колокольчиком. На зов явился Криволап с уже готовым письмом к столичному доктору. Губернатор размашисто подписал письмо.

– Пообещайте доктору солидный гонорар, и пусть не о чём не волнуется.

Секретарь позаботился вперёд прямого указания. Губернатор подумал ещё и ничего больше не сказал. Это потому что он очень хорошо подумал.

Тем же утром письмо было отправлено скорым поездом в Санкт-Петербург.

Его сиятельство очень хорошо помнил, как чуть не отдал богу душу в прошлом году, когда под действием эфира согласился вырвать себе зуб мудрости.

Цирюльник брил его и слушал, как он мурлычет романс без начала и конца. Губернатор мечтал: «Нет, положительно – операция его убьёт. Только бы он согласился!» Брадобрей невольно заслушался чужих мыслей и царапнул хозяйскую шею. Капелька крови выступила на коже. Его сиятельство милостиво потрепал помертвевшего парикмахера за щёку.

– Ну-ну, с кем не бывает?

Отец Никанор поднялся на колокольню с пневматической винтовкой Жиффара в руках. Из потайного кармана рясы вынул жестяную коробочку. Открыл её бережно. Внутри лежали маленькие чёрные мумии африканских пчёл, распространённые в немецких колониях. Священник внимательно оглядел их все до одной, перещупал, стараясь не касаться жала, и выбрал ту, что была поплоше, – зарядил ей ружьё. Приладив ствол к ограде, он поставил ногу в петлю ремня, раскачивающего вал с колоколом.

Мимо церкви шатался пьяный мужичок в грязном засаленном тряпье и пел дурным голосом о своей ненависти к миру. Отец Никанор остановил на нём прицел и одновременно нажал ногой ремень.

Бом!

Звук выстрела растворился в ударе колокола.

Мужичок почесал шею, да так и рухнул лицом в землю. Судороги несколько секунд сотрясали его, и вскоре он уже затих.

Колокольный звон плыл над городом, созывая прихожан на службу.

Городовой в свой выходной день наслаждался колокольным перезвоном и рыбалкой. Он закинул удочку на середину канала, после этого удобно расположился в складном стуле, обмакнул перо в походную чернильницу и начал просто на колене писать шефу полиции докладную записку:

«Имею донести до Вашего сведения, что во вверенном Вам городе происходят разные недопустимые странности. А именно, массовое помутнение разума в связи с охватившей горожан жаждой охоты на некую деву, подозреваемую в том, что она русалка.

Многие уважаемые отцы семейств наняли лодки с рыбаками и оккупировали всю городскую акваторию. Рыбачить толком не могут, а только пьянствуют на воде, шампанское за борт льют без меры. Сетями перегородили все каналы и реки, так что никакой возможности баржам с товаром пройти нет. От этого казна убыток имеет.

Типографские служащие мошенничают и продают по пятаку за штуку карты города, где крестами якобы отмечены места обитания русалки. После проведённого нашим ведомством тщательного расследования стало известно, что по данным координатам клёв отсутствует напрочь – нечем коту разговеться.

Вчера цыгане на ярмарке торговали живую русалку, оказавшуюся девицей из их племени с накладным хвостом и сплошь облепленную чешуёй. Цыгане из города выдворены. Девица задержана. Первое время до проведения экспертизы содержалась оная в колодце, где простудилась, и на одно лекарство было израсходовано три рубля казённых денег.

Трактиры и постоялые дворы переименовываются в «Русалку», «Три русалки» и «Русалочьи хвосты». Хозяева безбожно врут, что раньше русалка служила у них – то ли горничной, то ли уборщицей, а затем утонула от несчастной любви, и теперь они в честь неё вывеску сменили, что само по себе ложь, поскольку всех горничных полиция знает наперечёт как девушек чёрствых и к чистой любви неспособных…»