Мадлен Миллер - Цирцея [litres]

– Я немного смыслю в искусствах, которыми вы с отцом владеете. Я приготовила простое зелье, чтобы защитить Ясона от огненного бычьего дыхания.

Теперь, когда я знала, кто она, эта ее кротость выглядела нелепой, как огромный орел, что пытается, съежившись, уместиться в воробьином гнезде. “Простое” – так она сказала о зелье? Я-то думала, смертные вообще не способны колдовать, не говоря уж о столь мощном чародействе. Но теперь опять заговорил Ясон, снова он катал валуны, запрягал быков, пахал и сеял.

Когда на поле выросли воины, он уже знал, как их одолеть, – Медея подсказала. Нужно было бросить камень в их толпу, чтоб они пришли в ярость и напали друг на друга. Так Ясон и сделал, но руна ему Ээт все равно не уступил. Сказал, что прежде нужно победить бессмертного дракона, охраняющего руно. Медея приготовила другое зелье и усыпила змея. Ясон, схватив сокровище, побежал на корабль, и Медея за ним – благородство, конечно, не позволило ему оставить невинную девушку с таким коварным деспотом.

Ясон уже воображал, как рассказывает эту историю своим придворным и аристократы таращат глаза, а девицы лишаются чувств. Он не благодарил Медею за помощь, он на нее едва смотрел. Словно полубогиня и должна была спасать его на каждом шагу.

Медея заговорила, почувствовав, вероятно, мое неудовольствие:

– Ясон человек воистину благородный, той же ночью прямо на корабле он взял меня в жены, хотя отцовское войско преследовало нас. Когда он вновь займет трон в Иолке, я буду его царицей.

Мне почудилось или от этих слов Ясон слегка помрачнел?

Помолчали.

– Так чью же кровь я смыла с ваших рук?

– Да-да, – тихо откликнулась Медея. – Я к этому подхожу. Отец пришел в ярость. Пустился за нами в погоню, колдовством направлял ветер в свои паруса и к утру был уже совсем близко. Я понимала, что в чародействе мне с ним не тягаться. Наш корабль, пусть и благословленный богами, уйти от отца не мог. Оставалась одна надежда: младший брат, которого я увезла с собой. Он был отцовым наследником, и я взяла его как заложника, чтобы потом вернуть в обмен на нашу неприкосновенность. Но, увидев отца, стоявшего на носу корабля и кричавшего нам проклятия, поняла, что ничего не выйдет. Жажда крови написана была на его лице. Только уничтожив нас, он успокоился бы. Он произносил заклинания и обрушивал их на наши головы, вздымая свой жезл. Великий страх обуял меня. Не за себя, а за ни в чем не повинного Ясона и его товарищей.

Она взглянула на Ясона, но тот сидел, отвернувшись к очагу.

– И в этот миг… не могу описать, что случилось. Мной овладело безумие. Я вцепилась в Ясона и приказала убить моего брата. А потом расчленила его тело и бросила в воду. Отец, пусть и взбешенный, непременно остановился бы, чтобы устроить сыну достойное погребение. Когда я пришла в себя, море вокруг опустело. Я подумала даже, что это был сон, но потом увидела кровь брата на руках.

Она протянула ко мне руки, будто в доказательство. Чистые руки. Я их очистила.

Лицо Ясона сделалось серым, как неочищенный свинец.

– Муж мой, – сказала Медея. Он вздрогнул, хотя говорила она негромко. – Твой кубок пуст. Разреши налить тебе вина.

Медея встала, подошла к наполненной до краев чаше. Ясон не смотрел на нее, и я, не будь сама колдуньей, тоже не заметила бы – щепотку порошка, брошенную в вино, произнесенное шепотом слово.

– Возьми, любовь моя.

Таким тоном мать уговаривает ребенка. Ясон взял кубок и выпил. Голова его откинулась назад, а кубок, выпавший из рук, Медея подхватила. Аккуратно поставила на стол и села на место.

– Ты ведь понимаешь. Ему очень тяжело. Он себя винит.

– Никакого безумия не было, – сказала я.

– Нет. – Ее золотистый взгляд пронзил меня. – Хотя любящих называют порой безумными.

– Я не совершила бы ритуал, если б знала.

Она кивнула:

– Как и всякий почти. Может, поэтому у просителей и нельзя ни о чем допытываться. Многие заслужили бы прощение, если б открыли свои истинные чувства?

Медея сняла черный плащ, положила на соседнее кресло. Под плащом оказалось лазоревое платье, перевязанное тонким серебристым поясом.

– И ты не раскаиваешься?

– Я, конечно, могла бы рыдать да слезы утирать, чтоб угодить тебе, но предпочитаю не притворяться. Отец всех на корабле уничтожил бы, не предприми я что-нибудь. Мой брат был воином. Он принес себя в жертву ради победы.

– Вот только он не приносил себя в жертву. Ты убила его.

– Я дала ему зелье, и он не страдал. Большинству людей и этого не достается.

– Он был тебе родней.

Глаза ее вспыхнули, словно комета в ночном небе.

– Разве одна жизнь дороже другой? Никогда так не думала.

– Ему не обязательно было умирать. Ты могла бы взять руно и сдаться. Вернуться к отцу.

Какое выражение мелькнуло на ее лице! И впрямь подобное комете, что, резко повернув к земле, обращает поля в пепел.

– Меня заставили бы смотреть, как отец Ясона и всю его команду разрывает на куски, а потом и саму истязали бы. Уж извини, такой исход меня не устраивал.

Увидев выражение моего лица, она спросила:

– Ты не веришь мне?

– Я не узнаю своего брата – такое ты о нем говоришь.

– Тогда разреши вас познакомить. Знаешь, какая у отца любимая забава? К нам часто прибывают желающие помериться силами с коварным колдуном. Капитанов таких кораблей отец обычно выпускает к драконам и наблюдает, как несчастные пытаются убежать. А остальных моряков порабощает, лишает рассудка, они становятся безвольными, будто камни какие. Мне приходилось видеть, как отец, чтобы развлечь гостей, берет горящую головню и прикладывает к руке такого раба. Головня жжется, но раб стоит не шевелясь, пока отец его не отпустит. Я все думала: они лишь пустые оболочки или понимают, что с ними творят, и беззвучно кричат про себя? Если попадусь отцу – узнаю, ведь то же самое он сделает со мной.

Приторно-сладкого голоса, каким она говорила с Ясоном, не было и в помине. Как и ее блестящей самоуверенности. Слова Медеи обрушивались словно обух топора, мрачные, тяжелые, неумолимые, и от каждого удара я истекала кровью.

– Разумеется, он не причинит боли собственному ребенку.

Медея фыркнула:

– Я для него не ребенок. Он использовал меня, как своих воинов, вырастающих из семян, да огнедышащих быков. Как мою мать, которую отослал тут же, едва она родила ему наследника. Может, все было бы иначе, не владей я колдовством. Но к десяти годам я уже умела выманить гадюку из гнезда, убить барашка одним только словом, а другим оживить. Отец наказывал меня за это. Говорил “ты теперь негодный товар”, а на самом деле просто не хотел, чтобы я унесла его тайны к своему мужу.

Я услышала голос Пасифаи, словно она шептала мне на ухо: женщин Ээт никогда не любил.