Андрей Кокоулин - Мастер осенних листьев

Эльга заметила, что на мизинце мастера специально выращен и подпилен ноготь, которым делались надрезы или удаление кромок. Ноготь жил словно сам по себе, безошибочно очерчивая границы портрета.

— Ну вот, готово, — сказала Унисса тётушке Тельгин, отставив доску на вытянутых руках. — Можете взять.

— Могу?

Тётушка Тельгин несмело подступила к мастеру, приняла портрет, развернула к себе. Несколько мгновений её глаза скользили по доске, по листьям, мучительно не зная, за что зацепиться. Затем тётушка Тельгин расхохоталась.

— А ведь я, верно, я!

Лицо её расцвело румянцем.

Похохатывая, недоверчиво качая головой, она вернулась с доской к изгороди, и там тоже заохали, засмеялись, заговорили вразнобой, разглядывая портрет.

— А лет-то тебе убавили!

— А грудь прибавили!

— Ах, весёлая!

Тётушка Тельгин, хвастаясь, пустила мастерство по рукам. Листья трепетали, листья смотрели в мир насмешливо и открыто. Было совершенно удивительно, как в этом пятнистом узоре можно что-то разглядеть. Но стоило чуть тронуть доску, и улыбка тётушки Тельгин расцветала на ней, а выше проступали и ольховый нос, и глаза из мелких лодочек чебыча, и тёмная, сливовая прядка волос.

Унисса между тем уже работала над портретом дяди Сарыча, мрачного, недавно схоронившего свою жену селянина. Сарыч супился и тревожно тискал штаны на коленях.

Мастер отбирала для него листья тёмные, суховатые, ломкие, складывала, проводила ногтем, будто ножом по горлу.

Сарыч кхекал.

Кафаликс подошел, молча, сдвинув колпак, заглянул через плечо и также молча отправился к вынесенному из гостиницы столу с пуншем.

— Что ж… — Унисса Мару сдула с доски лишнее. — Принимайте.

Дядя Сарыч сделал шаг вперед и застыл.

— Вы, наверное, зря это, госпожа мастер, — произнёс он глухо. — Передумал я. Если позволите, то не надо мне…

Унисса сощурилась.

— Ты сейчас хочешь оскорбить меня, селянин?

Сарыч, побледнев, замотал головой.

— Что вы, госпожа мастер!

— Тогда бери свой портрет, — ледяным голосом приказала Унисса.

Народ за изгородью притих.

Дядя Сарыч, поникнув, мелкими шажками приблизился к мастеру листьев и принял из её рук доску.

— Посмотри, — все тем же, не допускающим пререканий тоном скомандовала Унисса.

Сарыч повернул доску.

Лицо его дрогнуло, в глазах блеснули слёзы. Несколько мгновений он оглаживал дерево ладонями, боясь коснуться листьев, затем прижал его к груди.

— Госпожа мастер…

Дядя Сарыч упал перед Униссой на колени.

— Встань, — сказала ему Унисса, и Эльге захотелось вцепиться ей в светлые волосы — в голосе было больше железа, чем в хорошем ноже.

Дяде Сарычу и так плохо! — чуть не крикнула она. Но дядя Сарыч послушался мастера и поднялся. Щеки его были мокрыми.

— Благодарю, госпожа.

— Иди, — сказала ему Унисса.

Дядя Сарыч кивнул и так с портретом на груди, тихий и светлый, вышел за изгородь, мимо людей, к своему дому.

Мастер листьев забросила лямку сака на плечо.

— Если кто хочет учиться у меня, буду рада.

Она уже повернулась, чтобы идти в конец двора, к мастерам-мужчинам, но замерла, посмотрела через плечо на дядю Вовтура:

— А ты чего ждешь? Видел же, что я и твой портрет сделала.

Дядю Вовтура подбросило с чурбачка.

— Ну, я это… — он старательно прятал глаза от Униссы — словно то в траве, то в обломке жерди натыкался на что-то важное. — Я не против, конечно…

Эльга выпучила глаза на дядю Вовтура — необычно скованного и несмелого, а вдобавок ещё и густо покрасневшего.

— Ладно, — улыбнулась Унисса и всему народу объявила: — Вечером приходи.

Эльга от возмущения набрала в рот воздуха да так замерла, как жаба на болоте. Ясно почему вечером! У дяди Вовтура жены нет.

— Это же вообще! — шепнула она Рыцеку.

— Взрослое дело, — пожал плечами тот.

— Но она мастер!

Эльга оглянулась, ища поддержки, но люди смеялись, переглядывались, а кто-то даже хлопал глупо хихикающего счастливчика по плечу. Эльге захотелось провалиться в самое пекло, так ей стало стыдно за дядю Вовтура.

— А теперь, — громко возвестил кафаликс, — встречайте Тарзема Ликко, мастера животных и птиц!

Высокий худой мужчина поклонился народу и развёл руки. На них тут же сели сойка и маленькая, гнездящаяся у коньков крыш пугливая кычка.

Эльга слушала вполуха, что мастер выводит мышей, кротов и лечит скотину.

Ей хотелось то ли разреветься, то ли залезть куда-нибудь в колючие чепчуйник или малинник, чтобы царапинами на руках и лодыжках уравновесить то, что наглость и простота мастера листьев сделали с её душой.

Ну как так можно?! — думалось Эльге. Другие люди что, не люди для неё? Тот же дядя Сарыч… Подумаешь, она что-то из листьев складывает! Другие и то более полезные мастера.

Она пролезла через ограду на улицу и побрела домой.

— Завтра! — нагнал её голос кафаликса. — Все дети до четырнадцати лет, желающие обучаться мастерству, смогут выбрать мастера! Тридцать монет родителям! Контракт с кранцвейлером Края Дидекангом Руе! Тридцать эринов!

Эльга прижала к ушам ладони.

Мать, ходившая к отцу на поля, встретила ее длинной, гибкой вицей и руганью.

— Ты на кого двор бросила? А? Тебя кто отпустил? Свиньи забор подрыли, у несушек воды нет, посуда не вымыта!

Вица, со свистом взрезав воздух, нашла Эльгину спину.

— Ай! — вскрикнула Эльга. — Я все сделаю, мамочка.

Она обежала врытую поилку. Мать погналась, придерживая подол длинного платья, потому что проступок был серьезный и одного шлепка прутом для учения непутевой дочери было недостаточно.

— Стой! Стой, Эля! Я тебе!

— Мамочка, я все поняла!

Эльга пронеслась сквозь хлев, кисло пахнущий животным теплом, перескочила через ягодные грядки и спряталась за высоким домашним крыльцом. Отставшая мать появилась из темноты пристройки и, выглядывая Эльгу, остановилась в воротах.

— Эля!

Вица стегнула ни в чем не повинную створку.

— Все равно получишь у меня!

Эльга прижалась к боковым чурбакам, стараясь сделаться как можно незаметнее.

— Что, — спросила мать, — нашлось что-то более важное, чем работа по хозяйству? Ну же, поделись, доченька. А я послушаю.

Из-за угла дома вышла коричнево-рыжая курица и остановилась, глядя на девочку бессмысленными глазами.

— Брысь! — шепнула ей Эльга.

— Не думай, что я забуду, — приближаясь, сказала мать.

Дура-наседка пялилась, поворачивая глупую голову.

— Пошла! — Эльга, стянув с головы платок, замахнулась им на курицу.

Наседка кудахтнула.

— Вот ты где!

Мать закрыла всякий свет, нависнув сверху. Курица, как исполнившая свой долг, удалилась, высматривая что-то в рыхлой земле.

— Мастера! — крикнула Эльга, зажмурившись. — На постоялый двор прибыли мастера!