Мария Лунёва - Твой шёпот в Тумане [СИ]

— Я его видела, но вспомнить не могу где? — рассеянно пробурчала себе под нос.

— Ясно. Собирайся, Томма. И чем быстрее ты это сделаешь, тем лучше, — мягко скомандовал Вульфрик и вышел во двор.

Оставшись одна, я соскочила с кровати и, одевшись, схватила первую попавшуюся простынь из ящиков комода. Расстелив её на матрасе, быстро, не глядя, покидала все вещи, что попадались под руку. Потом разберём, что не надо — выбросим.

Старательно обходя кровь на полу, метнулась к креслу и сгребла всё, что лежало сложенным там.

У нас был двустворчатый шкаф, но прошлая зима выдалась настолько суровой. что мы порубили его на дрова и стопили в печи. А вещи сложили на единственное уцелевшее кресло. В считанные минуты я сгребла всё наше с Эмбер нехитрое добро. Завязав объёмный узелок, окинула взглядом пустое помещение. Тоска сдавила сердце с новой силой.

Это ведь мой дом.

Я здесь родилась и выросла.

А теперь приходится его покидать.

Я словно живое существо бросала на погибель.

Слёзы сами собой навернулись на глаза. Я любила этот дом: промазанные стены, крышу, что срочно нуждалась в ремонте. Печь, на которой готовила мама и Лестра.

Я заботилась о нём и даже не представляла, как можно жить где-то ещё. Ведь здесь в каждой дощечке память о родных мне людях, на улице их могилы. Даже конура моего единственно пса, что растила со щенков.

Спазм сдавил горло. Спрятав лицо в ладонях, я расплакалась.

— Томма, радость моя, ты что? — в голосе Вульфрика было столько несвойственной ему нежности, что я разрыдалась ещё громче. — Что такое, девочка моя? Умертвий больше нет, тебе нечего бояться.

— Яне хочу уходить из дома. Я не хочу его бросать, — убрав руки от лица, сквозь пелену слёз глянула на варда. — Здесь вся моя жизнь прошла. Здесь каждая вещь хранит память о родителях, о Лестре. Там в комнатах остались вещи. Книга сказок, что мама нам читала на ночь. Она где-то там, в заколоченной родительской спальне. Засушенные веточки вишни в память о маме. Папины резные фигурки. Я не могу это всё оставить. Я не хочу отсюда уходить, Вульфрик. Не хочу, слышишь.

Здесь всё родное.

Вард обнял меня и притянул к себе. Слёзы градом скатывались по моим щекам, а я всё никак не могла успокоиться.

— Всё в жизни меняется, Томма, нужно уметь отпускать, — тихо шепнул он.

— Я не хочу его отпускать. Здесь мы были счастливы, — громко зашептала я осипшим голосом. — Счастливы, понимаешь!

— Понимаю, — чуть отстранив от себя, мой северянин большими пальцами осторожно стёр дорожки слёз с моего лица. — Я прекрасно понимаю твою боль, но всё это прошло. Это в прошлом, Томма, и этого не вернёшь. Всё, что ты можешь, — это жить за них.

Прижавшись к Вульфрику. я крепко сжала кулаки.

— Я не могу уйти отсюда. Прости. Я никогда не смогу уйти на север и бросить могилы, не смогу оставить этот дом, — шептала я и сама понимала, как нелепо, и жалко это звучит.

— Сможешь, — в голосе Вульфрика появились стальные нотки. — Эта деревня станет кладбищем. Я не стану её восстанавливать. Она слишком удалена от основной дороги и расположена обособлено, словно появилась спонтанно. Этот дом будет снесён, как и все остальные.

— Нет! — вскинув голову, посмотрела ему в глаза. — Ты не посмеешь!

— Посмею, малышка моя. Так что, сейчас я вскрою все эти заколоченные двери, а ты соберёшь всё, что напомнит тебе о родителях. А дальше мы уйдём, и этого места не станет. Оно сгинет.

— Нет, Вульфрик, пожалуйста, — представив на мгновение, что моего дома не станет, я испытала ужас. — Ты не можешь!

— Я всё могу, Томма, — тихо шепнул он, целуя меня в висок. — Этот дом и твоё прошлое, я сравняю его с землёй. Могилки твоих родных станут частью кладбища.

Ту гиблую деревню с храмом я тоже разровняю и оставлю только могилы. Это место ждут перемены. Но, милая, у тебя будет иная жизнь, счастливая и полная достатка на Севере за туманом. Со мной!

Поджав губы, я выглянула на улицу. Сердце кровью обливалось.

— Вскрой комнаты, я хочу в последний раз зайти туда.

Слёзы душили, и я ничего не могла с собой поделать. Кивнув, Вульфрик взял со стола маленький топорик, которым я разделывала тушки птиц и зайцев, и подошёл к первой двери. За ней скрывалась наша детская. Послышался глухой удар. Хруст ломающегося косяка. С тихим скрипом дверь поддалась и открылась. Сделав несколько неуверенных шажков, я поравнялась с Вульфриком.

Он отошел чуть в сторону, пропуская меня.

В комнате было темно. Свет струился из щелей заколоченного окна тонкими струйками, создавая в пространстве странный узор. Я едва узнавала обстановку.

Воспоминания услужливо подкидывали мне картины из прошлого.

Окно, через которое смотрела на мир Эмбер. А там за ним некогда росла вишня.

Перегородка. Тонкая, а в детстве мне она казалась стеной.

Всё здесь было покрыто споем пыли. Она витала в воздухе и светилась в лучиках света. Мебель разломал ещё отец, когда Туман был особенно голоден, мы топили ею печь. На полу в углу обнаружились сваленными вещи. Шагнув к ним, я замерла.

Мой взгляд упал туда, где некогда стояла кровать Эм.

На стенах ещё были видны её детские рисунки. Она часто от скуки набрасывала угольком изображения птиц, что садились на подоконник, и нашу собаку. Да, у нас был тогда пёс. Я подошла к одному рисунку и пригладила его.

— Колокольчик, — тихо шепнула, вспомнив кличку своей собаки. — Он потерялся в тумане. Отец искал его пару дней. Но не нашёл.

Ещё раз, пригладив изображение лохматого длинноногого пса, прошла дальше. И снова рисунок, чёткий и легко узнаваемый. Время не тронуло его.

— А это мы с мамой и Пестрой танцуем вальс вишнёвых лепестков. Так Эмбер называла нашу забаву. В тот год вишнёвое дерево цвело особенно буйно, и лепестки осыпались на землю розовым пёстрым дождём. Мама пела свою любимую песню, а мы с сестрой кружилась и представляли себя цветочками, подхваченными ветром. Эмбер наблюдала за нами из окна. Она сильно болела тогда. Всё это она нарисовала ребёнком. А потом мы не стали закрашивать белилами стены. Оставили как память.

Вульфрик молча, разглядывал комнату. Его взгляд медленно перемещался по предметам. Пройдя в угол к сваленным вещам, он откинул в сторону грязные пыльные занавески, пару дощечек и, наконец, вынул резную деревянную коробку.

— Наши игрушки, — вспомнила я, что там находилось.

Распахнув её, Вульфрик действительно вынул деревянные фигурки. Покрутив их в руках, он вдруг нахмурился. Взяв резного человечка, поднёс его к лицу и даже понюхал. Мне стало не по себе. Что-то моего мужчину настораживало. Вытащив из сапога нож, оцарапал фигурку и. осмотрев повреждение, бросил к остальным.

— Их вырезал твой отец? — в глазах северянина появился странный холод.