Елена Шихматова - Легенда о Чудограде. Книга первая Властитель магии. Часть первая Рувир [СИ]

Лиан снисходительно посмотрел на него. Так хотелось задать ему вопрос: а кто же записывал тогда законы Алина? Вряд ли он сам, нет, это делали люди, а они, такие грешные и несовершенные, могли ошибиться и что-то не понять, не услышать, иначе, откуда тогда идут разногласия в толковании религии?

— Я правильно понимаю, что госпожа Каллина назвала этих манифестантов приспешниками Алины?

— Э-э, не совсем.

— Тогда все-таки уточните: по каким признакам она сказала определять виновных?

— Если они используют силу и власть Алины или защищают тех, кто использует силу и власть Алины.

— И?

— И это значит, что те, кто выкрикивает лозунги против управления страной настоятелями, требуют таким образом свергнуть власть Всеблагого и Великого Алина.

«Да, логика!» — посетовал про себя Лиан.

— Я не понимаю, — сказал он вслух, — не могли бы сначала проводить меня к госпоже настоятельнице, чтобы мы смогли более детально обсудить обстоятельства сложившейся ситуации. Возможно, мы придем к более сдержанному и компромиссному решению, чем арест половины города. Нет, я ни в коем случае не хочу оспаривать ее или ваше мнение, но, согласитесь, в той суматохе, которая сейчас царит в городе, даже служитель стражи храма, оставаясь человеком, может принять не совсем взвешенное решение.

Стражник, суровый крепкий мужчина, исподлобья посмотрел на Лиана, сейчас его, похоже, не очень убедили слова мэра.

— Так вы проводите меня к госпоже Каллине?

— Да, конечно! — ответил стражник и, отдав приказ солдатам следовать за ним, направился к храму Истории.

Отряд Лиана направился следом, сам Лиан расположился в экипаже, предварительно отправив двоих стражников с приказом освободить Вителлия. Всех городских стражей, которых они встречали по пути, направляли в управления, а всем стражам храма командир, с которым говорил Лиан, отдавал приказ оставаться на месте, но не предпринимать никаких действий, за исключением наведения порядка, когда действительно будет требоваться их вмешательство. Уже сидя в экипаже, Лиан только покачал на это головой, но разве мог он как представитель светской власти приказать офицеру стражи храма? Нет, не мог, если не хотел сейчас под горячую руку попасть в камеру. С горькой улыбкой на устах он мог только признать: реальная власть сосредоточена не в его руках, ему остается только промолчать и набраться терпения. И подумать над тем, что он скажет Калине, при условии, что стражники храма слышали его речь на площади и знают о том, что он заявил о существовании магии. Вряд ли получится скрыть это от Каллины.

Город постепенно успокаивался, по дороге им попадалось все меньше людей, а вот у храма Истории кипела жизнь. Сторонники Горация Фана требовали освободить их лидера, радовало только то, что сторонников этих было немного и вели они себя довольно мирно, не провоцируя стражей храма на активные действия. Увидев мэра города, вышедшего из кареты, люди стали просить его навести порядок и освободить невиновных. Ответив, что он сделает все, что сможет, Лиан в сопровождении шести человек городской стражи и целого отряда храмовой, прошел на территорию храма. Гостей проводили в комнату, и только часам к двум ночи Каллина распорядилась позвать мэра к себе. Она прекрасно знала о том, что он говорил на площади, и уже составила определенное мнение о поступках и поведении господина Нисторина.

— Доброй ночи, госпожа Каллина, — очень любезно произнес Лиан.

— Доброй ночи, господин мэр, — прохладно ответила она и, как показалось Лиану, хищно улыбнулась. — Присаживайтесь, — она указала ему стул в полуметре от нее.

Лиан неуверенно посмотрел сначала на стул, потом на хозяйку кабинета, не без холодка в душе он отметил двух вооруженных стражников у двери, тогда как ему вежливо запретили взять кого-либо из городской стражи.

— А вы? — уточнил Лиан.

— Я постою.

— О, не престало сидеть мужчине в присутствии дамы, тем более, что я — гость, а вы здесь хозяйка…

— Вы меня не смущаете, господин Нисторин, пожалуйста, присаживайтесь.

— Если вы настаиваете…

— Настаиваю.

Медленным движением Лиан взялся за спинку стула и почти отодвинул его, приблизив на полметра к себе, таким образом, от Каллины его отделял уже метр.

— Ну, рассказывайте, господин Нисторин, что за ересь вы распространяете среди населения?

Сорок лет назад царевич Изяслав был молодым повесой, любителем покутить, погулять, пошутить над кем-то из придворных так, чтобы потом об этом могли говорить не один день и не одну неделю. Компанию ему составляли друзья-товарищи, также дети обеспеченных родителей, готовых платить за развлечения и проступки своих чад. Погулять вместе с царевичем почиталось почти за честь, даже если родители молодых людей были не согласны, и некоторые из них лили потом горькие слезы по разгромленному саду или перебитой мебели; владельцы клубов, постоялых дворов и гостиниц нередко подсчитывали убытки, а не прибыль после их визита, а случайные прохожие с трудом отбивали девушек от пьяной компании, но все они молчали, и никто не обращался к царю Аврелию с жалобой на Изяслава. Царь тщетно попытался однажды поговорить с сыном, но это единственное нравоучение так и осталось не услышанным, а он не стал его продолжать. Тем не менее сам Аврелий в молодости таким не был, ни он, ни его отец, но почему он позволял сыну так себя вести? Возможно потому, что Изяслав не являлся наследником трона. Первым ребенком и наследницей трона была царевна Ивэтт, которую еще в шестилетнем возрасте отправили в школу при монастыре Мысли Всеблагого и Великого Алина, что было очень не характерно для светского государства. Но после женитьбы царя Аврелия на дворянке из Тусктэмии, искренне верующей и, скорее, даже фанатично верующей, с приездом ставленника молодой царицы, которого она поставила на должность главного настоятеля храмов Истмирры, религия Алина стала набирать в стране силу и влияние. Именно под воздействием постоянных увещеваний со стороны жены, Аврелий закрывал глаза на недовольство ярых сторонников светскости государства, на все земельные споры, которые возникали между храмами и землевладельцами, как крупными собственниками, так и простыми крестьянами и, самое главное, городскими властями. Именно под влиянием жены Аврелий отправил дочь в школу при монастыре. Когда спустя три года мать девочки погибла при странных обстоятельствах — а все говорили, что это был заговор и месть особо не терпящих ее на троне — Аврелий оставил Ивэтт там и ждал ее возвращения домой только по достижении ее двадцатилетия. Изяслав был младше сестры на год, и для него смерть матери оказалась обретением полнейшей свободы и вседозволенности. По религии Алина ребенка вплоть до его совершеннолетия не заставляли ступать на путь истинный, но позволяли ему самому выбрать путь Алина. Считалось, что юная душа по наитию тянется к добру, и только сила внешних обстоятельств могла сбить его с пути, данного Всеблагим и Великим Алином. Если же юная душа не очень стремилась каяться в греховности, которую они неминуемо обретут с взрослением, тогда с ней проводили дознавательную беседу, официальный термин в уложении храма. Главное, что стремились узнать священнослужители — это верит ли молодой человек в Алина, если тот признал религию, то ему просто читали лекцию по религиозным постулатам, как надо себя вести праведному человеку. Но если юноша или девушка хоть как-то в своих ответах давали повод или явный намек дознавателю, что он или она не верит, то тогда ему или ей светило только исправительное служение при монастыре. Все это Изяслав знал и на вопросы дознавателей искренне клялся в вере и каялся в своих грехах, в которые погружался вновь, едва выходил за стены храма. Но и здесь Аврелий соглашался с убеждениями жены, и только когда недовольство поведением сына вконец разозлило его, он провел с ним нравоучительную беседу, не возымевшую успеха.