Андрей Морсин - Унция или Драгоценное Ничто [litres]

Он бросился к Розе, но старушка даже не повернула головы.

– Умейте с достоинством проигрывать, молодой человек! – произнесла, не отрывая бинокля от глаз. – Vae victis!

Все зачарованно смотрели на чёрную фигуру, разраставшуюся вширь и ввысь. Фрак Жабона давно слетел, обнажив матовое и гладкое, словно отлитое из каучука, тело, туфли лопнули, став блестящим чёрным лаком на больших пальцах ног. Но он продолжал надуваться всё больше и больше, таращась со сцены чёрными, пушечными дулами глаз, вовсю поглощавших иллюминацию зала. Непомерно раздувшийся живот давно спихнул микрофонную стойку, а икры ног теснили пюпитры и стулья музыкантов. Жалобно тренькнув, упала виолончель, гулко пожаловался контрабас, уехал за кулисы рояль. Безразмерный пузырь заполонял всё пространство сцены, и волнистые губы на страшно разошедшемся лице трепетали, словно крылья фантастического москита.

Люди, как загипнотизированные, глядели на нечеловеческую, озарённую исчезающими лучами света махину циркача. Раздался треск – сцена не выдержала и провалилась под слоноподобными тумбами ног.

– Полундра! – опомнился помощник капитана, но его призыв не был услышан – зрителей сковал тихий ужас. Только левретка, выбравшись из вазочки, с жалобным визгом устремилась к выходу.

Бока Жабона упёрлись в кулисы, с хрустом сминая бутафорские античные колонны, а макушка вошла в потолок, раздавив люстры, хрустальными стразами повисшие на лбу, словно подвески троянской царевны.

Пытаясь предотвратить катастрофу, Октавиан схватил бронзовый канделябр и, подбежав к сцене, метнул его в трепещущий рот ужасного великана.

Оставив лёгкие росчерки свечного дыма, тот исчез в чёрной щели, из которой, всколыхнутое снарядом, потянулось рваное чернильное облако. Гигант поперхнулся, и ужас, повисший в воздухе, на миг опал – послышались крики, часть людей отмерла и устремилась к выходу. Но большинство мешкали, оставаясь на местах. И даже когда исполинские ступни ушли сперва на нижнюю палубу, а затем в трюм, а с потолка ударили снопы искр, зрители не шелохнулись. Кто-то задавленно вскрикнул, а несколько дам за столиками упали в обморок, как сидели.

– Бежим! – крикнула Айода, видя, что Октавиан вновь идёт к своим знакомым.

Но сделать новый шаг он не успел – блестящее радужное облако облепило со всех сторон и повлекло на верхнюю палубу.

Там также царил полумрак. Туча в небе напоминала огромную медузу, набросившую на лайнер свой просторный подол. Антрацитовая в голове, к низу она светлела, становясь свинцовой, потом тёмно-фиолетовой, и у самой воды – грязно-жёлтой. Море тоже было невиданного агатового цвета, но не штормило – стояли штиль и гробовая тишина.

– Такая же чертовщина была в Бермудском треугольнике! – седой матрос, держа спасательный круг, перелез через ванты. – Не дрейфь, юнга! – напутствовал он Октавиана, бросаясь за борт.

Лайнер вздрогнул, трубы выплюнули чёрные облачка, соединившиеся в небе с тучей-медузой. В глубине трюмов ухнуло, раздался скрежет металла, а палуба мелко затряслась и выгнулась горбом. И почти сразу, пугающие в своей живости, сквозь щели засочились разводы осьминожьих чернил.

– Бери круг! – глаза Айоды, как два золотистых огня, сияли в невиданных предвечерних сумерках.

Октавиан бросился к рубке, но снять спасательный круг у него не хватило сил.

– Жилет! – крикнула подружка, и он понёсся к ящику с жилетами, вокруг которого уже толпились пассажиры и члены команды. Но как ни просил, второй жилет ему не дали.

– С ним поплывёшь ты! – в голосе Айоды слышались незнакомые, твёрдые нотки.

– Прошу, возьми! – он протягивал ей жилет, когда Альфред, пробегая мимо, с готовностью его схватил и, сказав «мерси», потрусил дальше.

– Ладно, прыгнем так и сразу поплывём к лодке! – Октавиан указал на вельбот, только что спущенный на воду. Он обернулся, чтобы подать руку спутнице, но в следующий миг блестящее облако подхватило его и перенесло через ванты одного.

Океан навалился на плечи и голову неподъёмным грузом, и он изо всех сил заработал руками и ногами, пытаясь поскорее всплыть. Рядом, слева и справа, барахтались такие же несчастные, прыгнувшие за борт на свой страх и риск. Шум винтов и отчаянные крики проникали в уши обрывочными, бурлящими фразами.

Казалось, прошла вечность, прежде чем в животе стала появляться странная лёгкость, и Октавиан подумал, что так бывает с каждым, кто идёт ко дну, чтобы в последние мгновения не было слишком страшно.

Ощущение лёгкости, постепенно смешиваясь с шипением пузырьков воздуха, начало превращаться в звук. Можно было подумать, что звенит в ушах, но необычное звучание было всюду – и в белесых облачках, взбиваемых его руками и ногами, и в груди, сжатой судорогой задержанного выдоха.

Клеточка за клеточкой, уютный звон наполнил всё тело, становясь чьим-то далёким голосом, настолько лёгким и воздушным, что мальчик сам, словно пузырёк воздуха, устремился вверх. Океан светлел вместе с мелодией, звучавшей всё отчётливей, призывнее и громче. И когда его вытолкнуло на поверхность, Октавиан с необъяснимым спокойствием обнаружил, что находится не у борта «Протея», а в тихой воде лесного озера, край которого исчезает в перламутровом тумане.

Он поплыл к берегу, то и дело оглядываясь и ожидая, что удивительное течение принесёт сюда и Айоду. Но поверхность воды, смыкаясь за спиной, оставалась гладкой и неподвижной. Только живые огни, петляя зигзагами в глубине, уходили в сторону жемчужной пелены.

Мальчик вышел на берег и осмотрелся. Всё вокруг несло тайну – и само озеро, и лес, и небо, на светлой полусфере которого мигали дневные звёзды. Их было неимоверное количество, словно все миры наслоились один на другой, соединяя свои лучи. Светила не подчинялись астральному ордеру Зодиака, и это было и странно, и прекрасно. И Октавиан вдруг понял, что и озеро, и лес, и цветы – всё это уже где-то видел. А вспомнив где, сразу перестал волноваться за Айоду, просто лёг под кустом акации и, глубоко вдохнув, закрыл глаза.

Первый месяц лета подходил к концу, а получить амальгаму у профессора всё не выходило. Он всеми силами старался сдержать обещание, данное магу, но свойств веществ, доставляемых в лабораторию, для нужного результата не хватало. Объекты тонкого мира, воспроизводимые проектором-рефлектором, были нечёткими и почти сразу испарялись.