Анатолий Герасименко - Огонь сильнее мрака [СИ]

— Ты где был? — выдохнула она Джону прямо в ухо.

— Гулял, — прокряхтел Репейник. Русалка сжимала его шею со всей силой злости и облегчения, совершенно не контролируя захват. Так мог бы обниматься матёрый грузчик-докер. Сердце у неё в груди стучало, как резиновый молоток. Джон вытерпел с полминуты, затем деликатно освободился.

— Гулял он, — сорванным шёпотом закричала Джил. — Я проснулась — кровать пустая. А ты вон какой весь вечер был. И пропал. Боги знает что успела передумать. Твою-то мать, Джонни.

Она вся была одета тонким мерцающим свечением очень красивого сиреневого оттенка. Джон залюбовался.

— Да будет тебе, — проговорил он, стягивая плащ, — что бы со мной стало… Чайник поставишь?

— Поставлю, — буркнула она, отступая в кухню. — По лбу тебе чайником бы этим.

— Ну, прости, — сказал Джон мирно. — Не подумал.

Он ввалился в спальню и грузно осел на стул подле разобранной кровати. Перевёл дух, выдохнув, словно паровая машина, стравливающая давление. Да, что-то я увлёкся, кажется. Нехорошо вышло. Хотя, вообще-то, всё так необычно, что не разобрать уже, хорошо это или плохо. Думается, мало кто из людей такое испытывал. Может, и вовсе никто. Я первый.

Джил принесла чашку, брякнула на подоконник. Надутая, уселась на кровать. Сиреневое свечение поблёкло, налилось багрянцем. Джон взял чашку, отпил, обжёгся. Поставил, не глядя, вниз.

— Джил, — попросил он. — Дай мне руку. Обе руки.

Она сверкнула глазами, негодующе фыркнула, но протянула ладони. Джон обхватил тонкие пальцы и, прикрыв глаза, сосредоточился, вызывая к жизни картинку в голове. Серый песок. Темнота. Одиночество. Рассветный бриз, как обещание скорого утра. Взрыв внутри головы. Прекрасные сложные фигуры…

— А-а-ах, — вздохнула Джил. Он посмотрел на неё. Русалка, закусив губу, легонько покачивала головой, будто соглашаясь с чем-то, очень для неё важным.

— Джил? — позвал Репейник. Та заулыбалась:

— Давай-давай… Да…

Джон крепче взял её за руки, бросил взгляд на равнодушно тикавшие часы и продолжал думать о Разрыве и о том, что тогда произошло. Древний многоголосый шёпот. Чувство единения, знание, что он больше не одинок. Что никогда не будет одиноким. Сложные, волшебные механизмы вокруг него, внутри него. Вместе с ним. И первые лучи солнца, обжигающего, нездешнего, приносящего смерть и всё же прекрасного.

Джил хрипло замурлыкала, как огромная кошка. Руки её задрожали. Джон спохватился и взглянул на часы. Прошло семь минут. Он с сожалением выпустил пальцы Джил и, когда она потянулась к нему, сказал:

— Всё, хватит. Больше нельзя.

— Ну вот, — пробурчала она с недовольством. Но тут же откинулась на кровать, тяжело дыша и потирая плечи. Пожаловалась:

— Холодно.

Джон укрыл её одеялом. Джил задышала ровней. Тихонько засмеялась.

— Иди сюда. Прощён.

Джон смотрел на неё. Всё тело Джил мерцало золотым светом. Слабее всего светились руки и ступни ног, зато голова была окутана янтарным ореолом, словно полная луна в туманную погоду. Джил пошевелилась, ореол смазался, но тут же засиял опять.

— Ну ты чего? Отлыниваешь? — хихикнула она. Джон потёр заросший щетиной подбородок.

— Я, кажется, малость изменился, — сказал он медленно.

— Оно заметно, — кивнула Джил. Улыбка у неё стала широкая, клыкастая и очень довольная. Джон нахмурился:

— Не боишься?

Джил подняла краешек одеяла.

— Не-а, — сказала она, — не боюсь. Не съешь ведь, пожалуй.

Она, конечно, сейчас под действием эйфории, подумал Джон. Ни страха, ни сожаления. Про арестантов, которые хотели нас разорвать, уже, поди, забыла. Хотя разве она чего-нибудь когда-нибудь боялась? Ну, кроме паровозов и мобилей — да и то было лет шесть назад… А, да. Она боялась, что я не вернусь сегодня.

— Не съем, — пообещал Джон и, скинув ботинки, полез на кровать. Они завозились, устраиваясь. Руки Джил были уже не такими холодными. В комнате проступали серые контуры вещей — светало. За окном процокала лошадь, в голове послышались невнятные, отдалённые мысли кэбмена, но Репейник привычно закрылся от них, и стало тихо.

— Завтра на охоту пойду, — сообщил он, глядя в потолок. — Буду этого Харрингтона искать. По всему городу. Хрен от меня спрячешься теперь.

Джил с сомнением повела головой, уминая подушку.

— Дуббинг большой, — сказала она. — Поди, не одну неделю будешь так ходить. И, главное, где ходить-то? Как искать?

Джон пожал плечами:

— Начну с того бара. Ну, помнишь, с "Пойла". Там вечно всякая магическая шушера отирается, Морли прикармливает. Авось, что-то полезное вынюхаю. Мне теперь людей за рукава хватать не надо. А потом… Потом буду плавать кругами. Как акула.

Джил потёрлась о его щёку:

— Долго же тебе плавать придётся.

— Долго, — согласился он. — А тебе придётся меня вот так подпитывать. Если ты не против, конечно.

Джил прильнула к нему. Янтарный ореол вокруг её головы стал ярче. Джон решил рассказать про то, что видит, но вдруг навалилась усталость. Веки стали сами опускаться. Он пробормотал: "Я сейчас, на минутку", прикрыл глаза, встрепенулся, как от падения, и, щурясь, посмотрел на часы. С тех пор как он видел циферблат в последний раз, каким-то образом прошло больше часа. В спальне было уже совсем светло, в окне серело хмурое утро. «Похоже, спать всё-таки нужно», — подумал он, крепче обнял Джил и нырнул в сон, как в реку.

Звонок сверлил воздух, отдавался в оконных стёклах, въедался в дремотную рань. Джону сквозь пелену сна казалось, что это звенит будильник, торопит, чтобы не опоздать в Гильдию на совещание к Донахью. Мерещилось, что вокруг — старая квартира, под боком — продавленный диван с траченными молью подушками, и Джон уже протянул вслепую руку, чтобы нашарить на низком столике будильник, но наткнулся на грудь Джил. Осознав, он окончательно проснулся и разлепил глаза. Был яркий день, ходики на стене укоризненно покачивали маятником, показывая час пополудни. Звонок в очередной раз залился яростной трелью.

— Джон, — сказала Джил, не открывая глаз. — Звонят.

— Знаю, — буркнул Джон. — Это О'Беннет пришёл.

— Откуда знаешь?

— Я слышу, как он думает, — нехотя объяснил Репейник. — Теперь могу такое.

Джил зевнула и потянулась. При свете дня ореол вокруг её головы был почти незаметен, только золотилось слегка лицо, будто нинчунскими блестящими румянами тронули скулы.

— Поди ж ты… И чего он думает?

— Сердится, — проворчал Джон. — Боится, что снова обвели вокруг пальца, как тогда с предсказателем. Воображает, как мы сбежали с его задатком на Материк. В Арвернис. Вообще много чего воображает, фантазия у него работает что надо. А больше всего злится на себя, что вчера повёлся на твои речи и ушёл ни с чем.