Илана Мьер - Последняя песнь до темноты

— Об этой улыбке можно петь, — тихо сказал Пророк, испугав ее. Хотя было сложно читать его лицо в тусклом свете, его взгляд был пристальным. — Какие секреты ты скрываешь? Уже оправилась от шока, что увидела меня здесь живым?

— Не нужно оправлять, — сказала она осторожно. Было сложно таить эмоции. — Не от этого.

— Только ты знаешь, — сказал Валанир. Она заметила, что части его лица темнее в полусвете, чем должны быть — там были синяки. — Никон Геррард не захочет, чтобы о моем побеге узнали.

— Побеге?

— У меня еще есть друзья в замке, — сказал Валанир. — Это все, что я скажу. Но в первый день… мне повезло, что у меня есть и другие друзья в Тамриллине, гости из Кахиши. Один — целитель, он вправил мне руку. Никон решил сломать мне руку, которой я играю. Но он расстроится, что не сделал больше.

— То есть…

— Моя голова могла быть уже на площади, — сказал Валанир Окун, не меняя тон. — Пример другим поэтам, замыслившим мятеж. После пыток, конечно. Мою кровь использовали для извращений.

— Не понимаю, — медленно сказала она, шок от его слов рассеялся. Что за секреты ты прячешь? Это он спросил. Он знал ее сущность, потому и искал? — Что вы от меня хотите, Валанир Окун? — прозвучало жестче, чем она хотела.

Он вздохнул.

— Вот мы и пришли к этому, — сказал он. — Я надеялся помедлить, может, обсудить нюансы в песнях Эдриена Летрелла. Но если ты…

Она поняла, что он улыбается.

— Простите, — сказала она. — Я просто подумала, что вы меня искали, потому что поняли, кто я. Что я Амаристот.

— Нет, — сказал он без колебаний. — Хоть это и могло испугать. Я знаю, что ты не такая, как твоя семья. Я могу лишь представить, как расти в том доме. Я знал твою мать.

Комок возник в горле Лин, словно его слова нажали на слабую точку в ее теле, и ее пыл угас.

— Да.

Валанир теперь улыбался как волк.

— Ей не нравилась моя музыка.

Она надеялась узнать об этом от него когда-нибудь. Но они заперлись тут не для разговора об ее семье. Она сказала:

— Скажите, почему я здесь, — ветерок из окна скрипел ставнями, и Лин была рада ему. Меньше часа назад она была почти пьяна, сидела одиноко с Дариеном Элдемуром. Теперь она резко пришла в себя.

Валанир заерзал на полу.

— Что ты знаешь, — сказал он, — о легенде о Давиде Прядильщике снов?

Она не этого ожидала.

— Только песни, — сказала она. — Что он был великим Пророком века назад. Что из-за него чары поэтов пропали.

— Песни не все передали, — сказал Валанир. — А историю… ныне не одобрили бы.

Лин прищурилась.

— Какая история заставит рисковать жизнью?

Валанир кивнул, словно ожидал вопрос. Он заговорил и звучал утомленно:

— Я рассказывал о Красной смерти, — сказал Валанир. — Это чума, которой не видели в Эйваре со времен Давида.

— Знаю, — сказала Лин. — И после этого… после слов… я решила найти Путь сама.

Валанир был удивлен, и это ее порадовало.

— Да? Ты… я не этого ожидал.

Лин молчала, не зная, что думать.

— Ты поняла немного из того, что я пытался сказать, — сказал Валанир. — Но в остальном я должен вернуться к началу. Ты знаешь, что раньше Пророки обладали сильной магией и были заодно с Короной. Но отношения между Короной и Академией никогда не были простыми, они воровали власть друг у друга. А потом пришел король Элдгест, которого мы теперь зовем Железной рукой. Он хотел уничтожить силы Пророков навсегда, видя в них — логично — угрозу его власти. Но он не смел идти против Академии: сила Пророков была велика, они были популярны среди людей. И Элдгест наблюдал.

— И что он видел?

— Что Академия разрушает себя. Темной и запретной магией.

— Гадание на крови, — вспомнила Лин.

— Ты знаешь историю, — сказал Валанир. — Раньше всегда были поэты, что пытались колдовать с кровью смертных. Это искоренили мастера Академии. Но во время Давида Прядильщика снов были Пророки, что практиковали темную магию в залах самой Академии. Они кормили магию кровью невинных, которых похищали в деревнях по соседству. Они клялись таинству: в сердце Академии никто не знал, кто друг, а кто враг. И Давид собрал Пророков, которым доверял больше всего, и в Академии начался бой магов. В тот день полегло много хороших поэтов, но Орден красного кожа — они так назвали себя — был рассеян. Но вред был нанесен глубже — народ услышал об этом ужасе и выступил против Академии. Сама Академия ослабела от таких потерь. И король Элдгест увидел шанс, и ты знаешь, что было дальше.

Лин знала. Она услышала бы голос, поведавший ей эту историю, если закрыть глаза.

— Стража короля ворвалась в Академию и схватила учеников и адептов, которые уже ослабли в бою, — процитировала она по памяти. — И Элдгест начал… пытать их.

Тон Валанира стал стальным:

— Он сказал Давиду, что, пока не пропадет сила Пророков, он будет калечить по одному человеку в час. И он не врал.

— И у Давида не было выбора.

— Он не видел выбора. Не ясно, что было дальше: кто-то говорит, что он помолился богам о помощи, тем, кому поклонялись во время Элдгеста, до Троицы. Другие говорят, что он использовал свои силы для последнего разрушения. Мы не знаем, но результат ясен: в ту ночь до рассвета бушевала буря. А утром… поэт мог петь, читать, но без толку. Магия Пророков пропала. Слово стало просто словом. Давид покинул Эйвар и не вернулся.

Лин заметила во время истории напряженную тишину снаружи, ночь сгустилась над Тамриллином. Валанир умолк, и в окно проник свет луны. Аура серебра окружила Пророка, как в ночь бала у Гелвана. Но свет вокруг лица не был бледным, а стал радугой красок. Лин охнула.

Валанир коснулся лица над глазом.

— Ты не видела в темноте, — сказал он. — Один из даров, полученных в замке — от руки самого придворного поэта Геррарда. Моя метка сломана.

— Как?

— Довольно просто, — сказал Валанир. — Один удар ножа, — он увидел ее лицо и добавил. — Не переживай. Это мне не помешает.

Лин была потрясена, хоть и знала, что его могла ждать судьба хуже.

— Метка Пророка… Валанира Окуна.

— Для Никона Геррарда это ничто, — сказал Валанир. — Не видишь, Лин? Гадание на крови принесло Красную смерть в Эйвар. Не сразу, не за один или два ритуала, но с годами. Стоит поэту сделать это несколько раз, и он этим не управляет. Темный дух селится в нем. В Кахиши это зовется духовный лайлан — ночь. Человек, поглощенный ночью, должен убить.

Кровь всегда осушала. Она вспомнила.

— Но придворный поэт? Зачем ему такое?

— Он не всегда был придворным поэтом, — сказал Пророк. — И теперь… нет «зачем». Это уже не он. После стольких лет получается такое.

— Мы не можем просто убить его? — сказала она. Одной стрелы в сердце или горло хватило бы. Как бешеного волка.

Он рассмеялся, но не весело.