Ирина Богатырева - Белая Согра [litres]

Жу нашли на следующий день в дальнем районе на остановке. Она сидела и ухмылялась. На вопросы не отвечала. Отца узнала, но не сказала ничего. Из полиции их отправили в острую детскую психиатрию.

Так в жизни отца появилась Марина.

Солнце шпарит прямо в глаза. И ладно бы светло, так ещё и жарко. Жарит, душит. Жу крутится, как уж на сковородке, а в голове какой-то бред, не то сон, не то явь. Спит ли, нет, и сколько этот сон длится, да и была ли ночь вообще – с этим солнцем, с этим светом рехнёшься, не ровён час. Ночью светло, вечером светло и утром светло, сон не шёл долго, и как поймёшь, удалось заснуть вообще или только показалось.

Нет, так больше нельзя.

Жу сбрасывает одеяло и садится, осоловевшим взглядом окидывая комнату.

Никого, только тикают ходики. Даже брата не видно. На кухне кто-то шевелится, переставляет посуду. Манефа? Ой, да без разницы! Дышать, дышать. Жу падает на подоконник и распахивает форточку. Тёплый, пахнущий влажной землёй и травой воздух течёт в комнату, как будто его слишком много снаружи, как будто его выдавливает внутрь.

И тут же Жу отшатывается от окна: мимо проходит мужчина, которого они с братом уже видели здесь. Только тогда он торчал под дождём, а теперь вот на солнце, а всё равно такой же сутулый, нахохлившийся, смотрит себе под ноги и не поднимает глаз. И лицо какое-то землистое. Жу не хотелось бы смотреть в такое лицо.

– Ино проснулась? – С кухни входит Манефа. Жу подбрасывает от её голоса. – Испугалась, что ль? Не ждала? Ну и я не ждала дак, – смеётся Манефа. За ней в комнату входит брат. Машет рукой, улыбается. Довольный, как будто они там вместе чаи только что гоняли. Жу смотрит на него мрачно. Манефа проплывает по комнате, как гигантская лодка в мареве жары. Она в прежнем своём огромном платье с цветами, бордовом платье, только кофты и платка на ней нет. Зато есть прежние мягкие тапки из овчины. Жу аж в пот бросает при одном взгляде на эти тапки.

– Жарко, – говорит Жу хриплым голосом. Горло пересохло, как будто там пустыня Сахара.

– Стору надо повесить, – соглашается Манефа. – Лето, дак. И не будет слепить, само это.

– Может, меня куда-то в другое место перевести? Ну, чтобы как-то отдельно, – говорит Жу.

Манефа останавливается посреди комнаты и смотрит удивлённо:

– В друго? Како же такое друго место, это самое? Можот, на кухне? Там диван-от есь. Куда больше-то, не знай даже.

– Ой, нет-нет, не надо! – Жу машет руками. Не хватало только на кухне спать, на продавленном старом диване. Там вообще проходной двор.

Хочется упасть и спать дальше. А ещё хочется в душ. И пить.

– А мы стору повесим, и тебе тут тоже хорошо будет, знашь, – говорит Манефа. – Я Витьку попрошу, если не уехал ошшо, это самое, приглашу, он сделат.

– Не уехал, – говорит Жу мрачно. Смотрит, как Манефа набирает в чайник воду из крана.

Пить. Хочется пить.

– Кто? Витька-то? Ты откуда знашь? – удивляется Манефа.

– Да тут только что ходил кто-то. Под окном.

– Витька? – Манефа даже оборачивается и глаза делает большие. Вода перетекает через край, падает в раковину, разбивается о стенки. Чистая, прозрачная вода. – Да не можот, что Витька. Он в другом конце, в Ко́шачьем городке. Аль правда приходил?

Жу закатывает глаза и со стоном падает на подушку. Бесит, всё бесит!

– Ой, да я не знаю, кто такой Витька. Я так.

– А кто ж тут ходил? Вот беда. – Манефа правда не на шутку переживает, прилипает к окну, смотрит в сад. Не уйдёт теперь, никогда не уйдёт. А это значит, что Жу не встанет, не умоется и не напьётся.

– А ты чего же это, в одежде и спишь? – вдруг замечает Манефа. – У тебя ничего нету, что ли, самое это?

– Мне нормально, – говорит Жу и закрывает голову одеялом. Хочется исчезнуть.

– Какой – нормально! Вот и жарит тебя, в кофте-то спать. Дак я тебе ночнушку найду сей час. Как же так – в штанах да в кофте спать-то, знашь, это самое!

И она уходит в свою комнату, хлопает там дверцами шкафов, а Жу спускает одеяло и смотрит вокруг.

Никого. Это шанс.

Брат шикает и кивает головой к крану. Жу подрывается и почти ныряет под воду, под холодную прозрачную струю. Пьёт, закрыв глаза, хлопает губами, как верблюд. Пьёт, пьёт, пьёт.

– Не лопни, – усмехается брат из-за плеча.

– Я сейчас буду умываться, – шепчет Жу злорадно. Следит вполоборота, как его начнёт корёжить. Брат терпеть не может мыться, до дрожи. А Жу любит, но с одним условием – чтобы никто не видел, вообще никто. Дома запиралась в ванной, отец с Мариной уже беситься начинали, слушая, как Жу плещется по часу, барабанили в дверь. А тут – где тут запрёшься? Раковина в проходной комнате. Вчера утром полно народу было, так пришлось не умываться совсем. Не умываться, зубы не чистить. Если так дальше пойдёт, они просто сами отвалятся, и необходимость их чистить отвалится тоже.

Но пока можно. Пока Манефа в комнате, пока стучит чем-то и сама с собой разговаривает. Жу набирает воду горстью и ухает в лицо. Хорошо! И снова. Ух, как хорошо! Брат морщится. Он настоящий грязнуля, может сутками не мыться, неделями не менять бельё. Жу это бесит, они не раз уже цапались на этот счёт. Жу чистюля, раньше – и душ по два раза в день, и свежие носки и трусы каждый день, а можно было и дважды носки сменить, если у кого-нибудь дома окажешься и натопчешь. Но это раньше всё, совсем давно, ещё до брата, ещё до всего, когда было к кому в гости ходить, а Жу не позволяет себе вспоминать то время, Жу почти ничего уже не помнит из того времени, только тело вот помнит и мучается без воды, в грязи, в нестираных носках и трусах с майками, вонючее тело, ужасное, чужое. Не Жу.

– Ну вот и не жу-жу, – смеётся брат, и Жу плещет ему водой в лицо. Он визжит как резаный: – Обалдела совсем! Я же ненавижу, ты знаешь!

– Не растаешь, – отвечает Жу мстительно. – Вонючка. – И набирает полный рот воды, успеть бы ещё почистить зубы, пока Манефа там колупается.

Но не успевает.

– На-ко вот, хорошая ночнушка, никто не спал, великовата, можот, это самое, дак обрезать, – скороговоркой говорит Манефа, возвращаясь в комнату.

Жу выпускает изо рта фонтан воды и кашляет.

– Подавилась? Но, руки подыми. Подыми руки и кашляй шибче! – говорит Манефа.

Жу кашляет, хрипит уже. Вода стекает с лица. Жу противно. Хоть бы Манефа не смотрела!

– На-ко, утрись, – говорит та, суёт в руки полотенце и сама отходит, как будто понимает. – Я ночнушку тебе на постелю поло́жила, – слышит Жу и чуть не подпрыгивает:

– Нет, не надо! – бросается к кровати и садится на постель, раскрывает как можно шире руки – лишь бы Манефа не коснулась, лишь бы не тронула ничего. – Не надо, нет, спасибо!

– Чего не надо-то, самое это?

– Ночнушки, ничего не надо, я так сплю, – говорит Жу и морщится, болезненно сжимается: сейчас ор начнётся, крики, сейчас будет выяснять, в чём дело, и почему Жу такая не такая… Надоело это ужасно, но что делать, если Жу иначе не умеет, а постель свою никому не даёт трогать, в поезде двое суток на голой полке валялась – лишь бы никто даже случайно не коснулся простыни.