Мелинда Салисбери - Плыть против течения (ЛП)

— Конечно, а кто нет?

— Даже с его ногой?

— Ему не нужна нога, чтобы резать бумагу.

Он хмыкнул.

Мы доедали в тишине, поделили последний картофель, словно он приготовил больше, чтобы нам была добавка, а не из-за возможных гостей.

Я обрадовалась, когда после этого мы вернулись к привычной рутине: я убрала со стола, а отец растопил низ свечи и приклеил ее к блюдцу. Он делал так каждый вечер, хотя у нас были подсвечники, пара хороших, серебряных, которые появились в доме с мамой.

Он прошел мимо меня, направляясь в свой кабинет, и я покачнулась, увидев маму. Она на миг оказалась рядом со мной, говорила с ним строгим тоном, который не вязался с изгибом ее губ и искрящимися глазами, что мы не припасали подсвечники, так что их можно было использовать.

Слишком много воспоминаний всплывало в последнее время. Если бы я была суеверной, стала бы переживать.

Я отогнала прошлое и поставила чайник на плиту для чая, слушала, как скрипнуло его кресло, когда он сел, как его дневник со стуком открылся, тяжелая деревянная обложка задела стол.

Мой отец писал в дневнике наомфуила каждый вечер, ни разу не пропускал. Даже две зимы назад, когда лихорадка приковала нас обоих к кроватям, и мы почти бредили, он вставал и все проверял, записывал результат, а потом терял сознание за столом. Он не мог пропустить ни дня, как не мог отрастить крылья и перелететь гору. Такой была роль наомфуила.

Наомфуил, грубо говоря, означал «святой» на старом языке, название возвращало на несколько веков назад, когда все верили, что боги жили в озере, требовали жертв и поклонения, и наомфуил играл роль посредника между ними и нами. На тот момент это была самая важная роль в деревне.

Пока один истинный бог не устроил землетрясение, расколов гору и убив старых языческих богов озера, сделав роль наомфуила бесполезной, а озеро огромным.

Я зажгла больше свеч, расставила их на кухне, придавая ей ложное ощущение веселья. В таком свете она выглядела уютно: скатерть на столе в красно-белую клетку, шкаф с фарфором, который я протирала каждую неделю, хотя ту посуду мы даже не использовали. Медные сковороды, букетики трав сохли между ними. За годы ничего не изменилось.

Я уловила свое отражение в окне, пока мыла тарелки. Отражение было искажено капельками от пара и толстым стеклом. От этого мои щеки были круглее, и на миг на меня посмотрела моя мать.

Я испуганно брызнула на окно. Струйки воды потекли, стирая картинку. Я сняла шарф с головы, убрала его в карман, запустила пальцы в волосы, чтобы вернуть им привычный объем. В этот раз в отражении я увидела только себя.

Прислонившись бедрами к краю рукомойника, я склонилась, открыла окно, чтобы выпустить пар. В комнату проник туман с прохладой. Я ненадолго замерла, слушала тихий шелест озера об берег, плотную тишину вокруг него. Я гадала, какой была жизнь в большом городе, где гремели повозки и шумели люди, где были всякие другие городские звуки.

Я снова склонилась, закрыла окно на засов, а потом закрыла ставни. Я заварила чай, взяла две чашки одной рукой и свечу другой, задула остальные свечи.

— Говоришь, ты заменила невод? — спросил отец, когда я вошла. Он тихо поблагодарил, когда я поставила его чай.

— Да. О, и уровень воды снова опустился. Еще пять дюймов со вчера. Так низко, что мелководье начинает высыхать, — я сделала паузу. — Думаю, уровень опустился, пока мы были там, еще сильнее. На дюйм точно. Я видела по колышкам.

Он отчасти обернулся, лампа на столе озарила его строгий профиль.

— Ты упомянула это мальчишке Россу?

— Не пришлось. Он сам заметил.

Отец полностью повернулся ко мне.

— Он может рассказать об этом Жилю Стюарту? — он оскалился, произнося имя хозяина мельницы, словно оно было ядом.

— Конечно, нет. Но Жиль все равно узнает, ведь ты ему напишешь, — сказала я. Он молчал, и я спросила. — Па, ты написал отчет? Потому что Жиль планирует расширить мельницу. Ему нужно узнать, что он не может. Озеро не выдержит то, сколько он будет забирать воды.

Он поджал губы и ответил:

— Еще не написал. Пока что.

— Но…

— Я сказал, пока — нет, — прогремел он. — Думаешь, я не знаю свою работу? Я не хочу, чтобы они прибыли сюда, если нет необходимости. Хуже будет, если Жиль поймет, что мельница не сможет и дальше работать день и ночь без проблем.

Он отпустил меня, повернувшись к столу, и я поспешила в свою комнату, ругая себя по пути. Я нарушила сразу все пять правил. Я была глупой. Я почти выбралась отсюда, так зачем решила рисковать собой сейчас?

Я закрыла дверь своей спальни, опустила чай и свечу на стульчик у своей кровати и легла. Отец был прав в одном — из-за жадности Жиля Стюарта так быстро падал уровень воды. Он всю зиму увеличивал расход мельницы, и это он хотел расшириться и построить еще одну вышку. Из-за Жиля воды убывало больше, чем успевало пополниться. Он ведь мог это понять? Он должен был знать, что озеро не бесконечное.

Я остановила себя. Я не должна была переживать из-за этого. Я уеду раньше, чем это станет важным. Это было не мое дело, не моя проблема. Мои проблемы лежали в милях отсюда, в Турсо. Это должно было занимать все мои мысли. То, как я построю новую жизнь.

Я сунула подушку под голову и пыталась представить это. Новый город, новая я. Свой дом. Работа. Друзья.

Может, даже…

Крик женщины снаружи разбил мои фантазии.

Я чуть не сбила чай, спеша встать, ножик оказался в моей руке раньше, чем я оказалась на ногах. Это был лух. Не женщина. Они звучали похоже.

Я добралась до двери спальни, и отец прошел мимо с ружьем в руке. Он запихивал в него снаряды по пути, закрыл его взмахом запястья.

Он повернулся ко мне, двигая предохранитель.

— Оставайся тут.

И он ушел в ночь.

Я поспешила к окну, но отражение комнаты не давало мне увидеть, что снаружи. Я потушила свечу, но даже так видела лишь на несколько футов вперед из-за тумана. Не было видно ни отца, ни кота. Я задержала дыхание, замерла, ждала.

Крик раздался снова, сзади, со стороны курятника.

Сжимая нож, я выбежала из комнаты, держась как можно ближе к стене, пока двигалась по коридору к кухне. Я открыла ставни и прислушалась.

Было тихо, но мою шею покалывало, словно за мной следили.

Что-то врезалось в дверь дома, и я закричала. А потом побежала туда, подняла руку, крепко сжимая нож…

Она распахнулась, и я успела остановить себя, не пронзив отца.

Его лицо было пустым, глаза ничего не видели, он не замечал, как близко был к тому, чтобы стать чехлом для моего ножа. Я опустила его, сердце гремело как тысяча бегущих лошадей, но он молчал, смотрел на меня — сквозь меня. Он вообще не замечал нож в моей руке.

Моя кровь похолодела.

— Папа? — я не звала его так с детства. Мой голос был высоким, как у ребенка.