Lutea - Дети войны [СИ]

— Их будут судить, — ответил Штефан, подливая себе кофе. — Моя начальница, фрау Фюрст, будет защищать их в суде — денег на частных адвокатов у этих господ, ясное дело, не имеется, поэтому ничего, кроме государственного защитника, им не светит. Нейман своих бросил, даже глазом не моргнув — его больше занимает, как бы самому избежать суда за то, что так долго позволял активистам «Общества» выделывать фортели. Само «Общество» по понятным причинам тонет.

— Они это заслужили, — сказала Мария, водя десертной вилкой по шоколадному торту. — Дела, которые они творили, и позиции, которые отстаивали, воистину чудовищны.

— Ты сейчас едва не дословно цитируешь Винтерхальтера в его последнем заявлении прессе, — заметил Александр. — Странно слышать от маглорождённой слова, которые в последний месяц на устах всей чистокровной аристократии.

— Я выросла в семье чистокровных, — прохладно напомнила Мария.

— Что делает тебя уникумом, — поспешил разрядить обстановку Штефан. Откинувшись на спинку плетёного кресла, он, щурясь от солнца, окинул Доннер-плац благодушным взглядом. — На самом деле, мне жаль «Общество» лишь по одной причине: больше нет сильной организации, которая бы поддерживала права маглорождённых.

— Они боролись вовсе не за это, — нахмурилась Мария.

— И за это тоже, только не так активно, — покачал головой Штефан. — А теперь наши чистокровные друзья с радостью начнут кричать, что от маглорождённых один только вред и что все они — сторонники Гриндевальда…

— Но это не так! — возмутилась Мария.

— А ты попробуй докажи, — вздохнул Штефан. — Из напавших тогда на Винтерхальтера только Альберт Фальк был чистокровным. Все прочие — маглорождённые. Ну и, как по-твоему, не хороший ли повод для аристократии сделать обобщённый вывод себе на пользу?

Не зная, что ответить, Мария в отчаянии посмотрела на Александра.

— Не допустить этого может лишь возникновение новой сильной политической партии, поддерживающей маглорождённых, — задумчиво сказал он.

— Как же ты прав, мой друг! — улыбнулся Штефан и отсалютовал Александру кофе.

7 августа 1970 года.

Бумаги занимали всё пространство стола — два метра полированного дуба были надёжно скрыты письмами, отчётами, черновиками документов и заявлениями, которые Фридриху необходимо было просмотреть. Он корпел надо всем этим с самого утра, но конца и края не было видно. При этом в семь пополудни Фридриха ожидала регулярная встреча с герром Хауслером, поверенным отца по экономическим вопросам, которая наверняка затянется до самой ночи…

Таким был почти каждый чёртов день последние три года. Фридрих временами ловил себя на недостойной мысли, что ждёт смерти отца в большой степени для того, чтобы получить, наконец, возможность как следует выспаться.

Его работа в Департаменте начиналась в восемь утра. До этого Фридрих ежедневно имел часовой разговор с отцом и на работу приходил с головой, порядком забитой информацией о политических делах семьи и мыслями о том, с кем из партнёров пора лично устанавливать связь. Впрочем, приходилось быстро переключаться — под началом у герра Кестенхольца, мага чрезвычайно деятельного и ожидающего не меньшей продуктивности от своих подчинённых, было не до посторонних размышлений. До обеда Фридрих разбирался со срочными вопросами и корреспонденцией; обедал он всегда с начальником и в этот час успевал обсудить с ним текущие дела и планируемые проекты и командировки. После еды Фридрих возвращался в свой кабинет, строгое помещение, полное книжных стеллажей, с мировой картой во всю стену, где продолжал работу с бумагами. Каждый день в три часа он присутствовал на собрании одного из отделов Департамента: понедельник — «Европа», вторник — «Азия», среда — «Африка», четверг — «Америка», пятница — «Австралия и Океания». Отдел «Международные организации» имел консультации также по пятницам и обычно занимал много времени. Остаток вечера также был посвящён бумагам и написанию писем, которые к началу нового рабочего дня должны были быть доставлены по месту назначения. Рабочий день в Министерстве официально оканчивался в пять, но Фридрих стабильно задерживался на час или два. После, про себя ругаясь и едва успевая перехватить хоть какой-то еды, спешил на встречу с герром Хауслером или одним из партнёров отца, которые постепенно становились его, Фридриха, партнёрами. Выходные также были заняты делами семьи, и только командировки становились глотком свежего воздуха.

Фридрих понимал, что, живя в таком ритме, можно со временем и свихнуться. На нём уже давно не было и следа загара, зато под глазами прочно обосновались мешки и тени. Единственной причиной, почему Фридрих до сих пор не послал всё это, было слово, сказанное перед отцом. Тогда в Ницце у постели больного Фридрих заявил, что справится со своей работой в Департаменте и параллельным принятием семейных дел — и теперь не имеет права сдаться. Гордость ему не позволит.

Чёткий стук в дверь заставил Фридриха встрепенуться. Его редко беспокоили в часы после собраний отделов, и откликнулся Фридрих раздражённо:

— Войдите.

Он был готов увидеть секретаршу герра Кестенхольца, Жизель, или вечно у него консультирующегося Груббера, смутно знакомого по Дурмстрангу, только начинавшего работу в Американском отделе — поэтому был так удивлён, когда порог переступила его супруга.

— Арабелла? — усталый ум принялся лихорадочно перебирать возможные причины её появления, и по большей части они сводились к здоровью отца. — Почему вы здесь? Что случилось?

— Почему вы решили, что-то случилось? — флегматично уточнила Арабелла, подходя к его рабочему столу. — Я всего лишь хочу пригласить вас на прогулку.

Фридрих нахмурился. Она порядком его напугала.

— Не думаю, что сейчас подходящее время, — он взглянул на часы. — Уже почти семь. Мне пора на встречу с герром Хауслером.

— Я взяла на себя ответственность отменить её.

Фридрих непонимающе посмотрел на жену.

— Простите, что вы сказали?

— Я отменила вашу встречу, — повторила Арабелла с непоколебимым хладнокровием.

— По какому праву, позвольте спросить?

— По праву вашей жены, считающей, что вам пора сделать глоток свежего воздуха.

С минуту они стояли напротив друг друга, глядя прямо в глаза. Озлобленность Фридриха, почти ярость, которая начала подниматься в душе от её своеволия, под холодным взглядом Арабеллы схлынула. Осталась только усталость.

— Мне нужно десять минут, чтобы закончить с делами.

— Я вас не тороплю, — ответила Арабелла и, взяв с книжной полки тиснёный золотом том об истории магов в Бразилии (подарок Флавиу), опустилась в кресло. Фридрих же почти совсем спокойно вернулся к документу — ему не привыкать работать в её присутствии. Порой Арабелла приходила в его домашний кабинет, но не поговорить — почитать, или заняться вышивкой, или написать письма. Она не мешала ему, он не мешал ей. Потом пили чай и перекидывались парой дежурных фраз, однако молчаливое соседство Фридриху нравилось больше. Своеобразный уют.