Елена Дорошкевич - Крик дафэна [СИ с издательской обложкой]

— Да он не знает даже, кто он таков на самом деле, — промямлил с набитым ртом за меня дофрест и, опережая моё возмущение, ласково добавил: — Пирожок-то, Васенька, бери — он вкусный!

— Правильно. Как только Василий узнает, кто он таков, так сразу же и поймёт, зачем он живёт на свете, — в дискуссию подключился Илэйш Эшх. Меня, похоже, уже никто больше в расчёт не брал.

Ядвига Балтазаровна, нависнув длинным носом, сосредоточенно изучала мою руку, то, разминая ее с ухватками заправского хирурга, то наоборот — собирала лодочкой, тем самым проявляя многочисленные линии, крестики, звездочки и треугольники, проступавшие на моей ладони.

— Жить буду? — пошутил я, с интересом наблюдая за исследовательскими манипуляциями бабы Яги, хирологические способности которой теперь не вызывали никаких сомнений.

— Будешь, будешь, куды денешься, покудова не помрёшь, — добродушно проворчала она. — А коли смерти боишься, так зачем тогда рождался? Мм?

— Мне кажется, все боятся смерти, кроме, наверное, грудных младенцев, безумцев и стариков, безнадежно пребывающих в маразме.

— А почему ты думаешь, что существует кто-то ещё? — глянув пристально-иронично, она улыбнулась обоими глазами сразу и потрепала меня по плечу. — Ладно, ладно. Конечно же, есть ещё и четвертые — должно же быть у правила исключение, и это исключение — мудрецы, преодолевшие страх, а значит, постигшие жизнь и смерть. Но они уже не принадлежат этому миру. Их душа скачет на коне времени по множеству дорог и без них. Они никогда не умирают, а значит, и не рождаются вовсе. Сама смерть над ними не властна. Они всё — и ничто!

— Понятно, бессмертные! Но для меня-то они — некая абстракция. Увы, не встречал ни одного, а людей вокруг видимо-невидимо — толпа, не пропихнуться. Продолжительность жизни, как я помню, несущественная. Умирают весьма регулярно, совершенно не считаясь с научными открытиями, по которым жизнь должна, ну просто обязана длиться хотя бы сто двадцать пять лет. С ними со всеми-то как?

— Они, милок, смертны, потому что не зна-ают, — помахала перед моим носом указательным пальцем старуха.

— Не знают — что? — оживился я, уже чувствуя свою причастность к этой удивительной и очень милой компании.

Бабушка Яга вдруг с досадой отбросила мою ладонь и ушла за занавеску, колыхнув вышитыми оленями. За неё ответил Враххильдорст:

— Василий, ты же юноша начитанный, как-никак студент. Слышал, небось, что человек одновременно живёт в нескольких измерениях. С каждым его вздохом, каждую секунду в нём пересекаются различные грани бытия. Он живёт на Земле, живёт среди звезд, живёт, говоря вашим человеческим языком, в неком Абсолютном принципе, иногда вами называемом «Богом». Но постигать это ему совершенно не хочется. Его маленькое «Я» знает и помнит только метровую квартирку, несколько друзей, несколько врагов и заботы, заботы, заботы…

— Но ведь именно так и живут все кругом!

— Увы, Василий, увы! — шумно вздохнул дофрест. — А их возможности сладко дремлют, оставаясь, проще говоря, только потенциальными. Наиболее ярко они проступают в детях, пока те ещё не заключены в рамки условностей, правил и предрассудков.

— Точно! Именно в школе мы жадно хватали всё вокруг, от попадавшихся в руки книг безразлично какого содержания до старых деталей, выброшенных в мусорный бак, мечтали убежать в лётное училище, построили фанерный самолет с крыльями, затянутыми простынями, но он так и не полетел, потом был плот и почти вечный двигатель…

Стало неуютно от одной мысли — в кого превратились мои сотоварищи, почему?

— Вася, они смирились, сдались, согласившись и успокоившись, — дофрест придвинул в мою сторону блюдо с пирожками, видимо, тем самым проявляя некую степень сочувствия мне и заодно моим бывшим друзьям. Мы помолчали.

— Да уж, в десять лет — чудо, в двадцать — гений, а в тридцать — обыкновенный человек, — у лешайра и на этот случай отыскалась подходящая поговорка.

— И что? Что делать-то, чтобы не растерять свою гениальность? — поинтересовался я.

— Что делать, что делать, — буркнул опять с набитым ртом Враххильдорст. — Сухари сушить. И — в путь! Дорога судьбы всегда ждёт своего путника, — тут он сосредоточился и важно процитировал, умудряясь при этом не прекращать пережёвывание очередного куска: — «Действительное понимание происходящего, увы, субъективно для каждого человека. Оно может быть достигнуто только им самим. А знание, полученое от другого, даёт очень и очень мало, почти ничего». Так что давай, Василий, сам бултыхайся. Нельзя научиться плавать, только рассуждая о том, как это делается — надо, по меньшей мере, хотя бы один раз войти в воду.

— По-моему, я уже дня три как барахтаюсь! Давно превзошёл бедняжку Муму. Хотя нет, не буду трогать её честное имя: она-то свой опыт точно не в книжке прочитала. И тем не менее, неужто действительность столь сурова и печальна? Не обязательно ведь тонуть в каждом случае. Что же другие-то — не верят и не стремятся?

— Это не так важно, верят или нет, стремятся или не стремятся. Дело в том, что путь для них, по крайней мере сейчас, недоступен. Пока! — дофрест утверждающе поднял вверх тщательно облизанный палец.

— Пока?

— Всё просто! Для того, чтобы ступить на этот самый «путь», необходимо быть достаточно сильным, а силёнок-то и нету.

— А у меня — есть? — я не смог удержаться от улыбки.

— А у тебя есть я! — Врахх важно выпятил набитое брюшко. — И это сейчас главное, поскольку я твой и кнут, и пряник, и советчик, и проводник. Я — сталкер, наконец! Я — мудрый сталкер! Я — смелый сталк…

— Молчи уж, Иван Сусанин. Сталкер он… Ну-ну. Нашёл зону!

— А что, сейчас бы ты лежал на той поляне, молотился бы головой о пригорок и звал бы свою королеву…

— Добрый ты, Враххильдорст, умеренно жалостливый.

— Вот и я говорю, что добрый. Добрый, единственный и незаменимый. Вспомни, как я всё шустро провернул — тяп-ляп, выбор сделан, дышите полной грудью, живите полной жизнью!

— Подожди. Со мной понятно, а как же, всё-таки, другие люди? У них ведь нет личного дофреста, великого и могучего.

— Вот заладил! Ну, хорошо. Вспомни, забывчивый мой: у каждого, или почти у каждого, есть внутри маленький жилец, крошечный детонатор — прорастающее зерно, которое, как известно, выделяет огромное количество энергии подобно небольшому взрыву.

— Зерно? Опять оно! Это не я заладил, а ты.

— Оно, оно! — бодро перебил меня Враххильдорст. — Именно при его прорастании или трансформации — называй как хочешь — человек начинает изменяться, получая возможность по-новому воспринимать мир. Хлоп-хлоп глазками… Начинается это, естественно, со съезжающей крыши. Да-да. Сначала ему может показаться, что он сошел с ума, настолько отличается окружающее пространство от того, каким оно был прежде: слишком ярко, слишком звучно, слишком богатая гамма чувств и переживаний. Тогда и только тогда, так сказать, с ясным взором и трезвой головой человек сможет сделать свой выбор — идти по этому пути дальше или вернуться к привычным, таким понятным серым будням. Будь уверен — многие так и поступят, я имею в виду, к сожалению, последний вариант. Ведь чтобы удержать сей сказочный подарок, надо хоть немного соответствовать ему. Представь на секунду убийцу, у которого незапланированно проснулась совесть, или проросло зерно, — как ни называй, а последствия одни и те же.