Антон Орлов - Золото Ларвезы

– За всех-то не говори, – буркнула Глодия.

Стояла духота, и шарф размотать не смей – потому что неприлично, но ближе к вечеру она почувствовала себя сносно.

– Я бы побоялась жить в городе, – добавила Мейлат тихо. – Здесь мы под защитой наших покровителей, стены Владений пропитаны их магией, а городским придется плохо, если на нас нападут. Я тебе уже говорила про Лорму, она давно хочет захватить Эгедру. Недавно она опять объявилась. Говорят, у нее теперь есть консорт из людей – такой сильный амулетчик, что он сможет в одиночку завоевать целый город. По слухам, он причинил много бедствий и разрушений в диких землях, а теперь он здесь, и Лорма собирается послать его против нас.

Она и впрямь боялась – ежилась, будто ее знобило, губы нервно кривились.

– Ты чего?

– Если они нападут, нашей мирной жизни конец.

Да у вас тут такая мирная жизнь, что никакой войны не надо, фыркнула про себя Глодия.

В этот раз ее не повели в башню, дали передохнуть, зато на следующий вечер за ней пришли. Снова упадок сил и на душе гнусно. Вурваны ее даже не презирали – разве можно презирать тефтелю или пирожное? Они попросту употребляли ее в пищу, а то, что она при этом живая, шевелится, что-то говорит, не имело значения.

Наутро лежала пластом. Приподнимешь голову – и комната с бедновато-претенциозным провинциальным убранством поедет каруселью. Мейлат принесла лечебное зелье.

– А ты податься в другие края никогда не думала? – закинула удочку Глодия.

– Какие – другие? – русоволосая девушка в опрятном синем халатике и плотно намотанном неброском шарфе с заправленными в ворот концами удивленно улыбнулась.

– В дальние, которые на севере. Хотя бы туда, где ты родилась.

– Ты что, это же дикие земли! Там люди предоставлены сами себе, никому не нужны, не знают, что такое забота и защита… Мне было бы страшно так жить. И там ходят с голыми шеями, а это же такой стыд! Даже говорить об этом стыдно. Люди там не понимают своего места в пищевой цепочке и делают что хотят, вместо того чтобы выполнять свое предназначение. Не хотела бы я туда попасть.

Эх, жалко, что в бега ее не сманишь. Путешествовать в компании всяко было бы веселее, да и безопасней: ночью одна спит, другая сторожит. Но эту даже уговаривать бесполезно.

– В Эгедре тоже всякое бывает. Нас когда привезли сюда на продажу, двое вурванов забрались в комнату, где нас заперли, и одному парню шею погрызли. Я даже не знаю, жив он остался или нет. Как он хрипел – у меня аж мурашки по коже.

– Он умер, я слышала об этой истории. Только он наверняка был сам виноват. Если бы вел себя по-другому, на него бы не напали.

– Да как он мог быть виноват, если спал в гамаке, никого не трогал, а эти залезли туда, где мы ночевали, и давай ему глотку рвать?

– Если вурваны набросились на человека, этот человек всегда сам виноват, – убежденно возразила Мейлат. – Может быть, он палец поранил, и выступила капля крови, а они почуяли… Люди должны закрывать шеи и хорошенько бинтовать все порезы, чтобы не вышло беды. А вурванам всегда хочется крови, и судить их за это нельзя – такова их природа, это же вурваны.

«Эк вам тут головы задурили… – наученная опытом, Глодия ничего не сказала вслух. – И мне уж повезло так повезло: мало того, что выдали замуж за дурака, так теперь еще и попала в страну дураков!»

Золотая маска с алмазами и рубинами изображала прекрасное лицо, а в прорезях – блеклые глаза старой мумии, кровожадной, многоопытной, алчной до чужой боли. Как он раньше этого не замечал?.. Но он же думал, что Лорма его любит, и наверняка ему Рогатая голову морочила, чтобы он потом прозрел и сполна хлебнул горечи от нового предательства.

Хотя даже это ерунда по сравнению с предательством Наипервейшей Сволочи. Гад притворялся сломленным, будто бы он целиком во власти Дирвена, а сам тянул из него жизненную силу, чтоб открыть Врата Хаоса и красиво уйти со своим сволочным котом под мышкой. И никакого больше поимелова… Хотелось выть, ругаться, кататься по полу, биться головой о стенку, пинать все что подвернется, но ничего этого Дирвен не мог, потому что первые два дня лежал пластом и мало-помалу приходил в себя с помощью лечебных амулетов. Рабы выносили за ним горшки, кормили с ложки мясным бульоном, поили молоком из глиняной кружки-птицы работы келтари, с носиком в виде клюва. Туда-сюда по комнате – кружится голова. Он и до Рофа не смог бы добраться самостоятельно, его с шутовскими ужимками принесли в ветхом паланкине амуши: последние силы ушли на «Прыжок хамелеона» из опустевшей пещеры.

– Он выжрал тебя почти до дна, – холодно заметила Лорма, когда пришла его навестить. – Я вовремя вмешалась, еще чуть-чуть – и ты бы канул в серые пределы. За свое спасение ты должен мне Эгедру.

– Будет тебе Эгедра. Когда поправлюсь.

– Надеюсь на это, мой консорт, – отозвалась она с предупреждающей ноткой.

«Да какой я тебе консорт, дохлятина пользованная», – он, понятно, не сказал это вслух, но его взбесило то, что Лорма начала угрожать.

Над кроватью шевелились на сквозняке лохмотья рваного шелкового балдахина. Дирвен сосредоточенно наблюдал за их вялым танцем, это помогало держать свои чувства под замком.

– Прости, я ревную, – произнесла царица покаянным тоном. – Что с нами делает любовь… Я ведь тебя люблю, а ты предпочел мне… и кого… Если бы у меня был артефакт, защищающий от метаморфоз, этого бы не случилось. После Эгедры надо будет найти один из этих артефактов, во что бы то ни стало. Помнишь, как хорошо нам было в Аленде?

Такие финты сбивали его с толку и вызывали раздражение. Где же все-таки правда: она его любит и страдает – или притворяется, как последняя шлюха, для которой на первом месте не он, а собственные интересы? Послать бы ее, у него уже в печенках вся эта тягомотина, но пока приходится делать вид, будто он с ней заодно.

– Если б можно было добраться до такого артефакта, о чем разговор, – буркнул он, про себя добавив: «Опять завела шарманку…»

– Доберемся, и тогда нам снова будет хорошо. Но сейчас мне нужна Эгедра, как можно скорее, чтобы восстановить силы после того, что случилось.

– Ты потеряла часть силы, потому что эта поиметая сволочь открыла Врата Хаоса?

– Нет. Не поэтому. Случилось кое-что похуже. Я узнаю, кто это сделал, для этого требуется медленная ворожба, но я узнаю…

Она села на шаткий колченогий стул, который Дирвен не рисковал использовать по назначению: рассыплется – моргнуть не успеешь. А ей хоть бы что, восседает как на троне. Применила скрепляющие чары, для нее это раз плюнуть. Ниспадающие до пола волосы медового цвета сияли на солнце под стать золотой маске, скрывающей мертвое лицо Лормы.

– Это давняя история, – сказала она после паузы. – Я никому об этом не говорила, но теперь не имеет значения. Когда-то я была Порождающей, и тот, кто соткался из моей мечты, из моего желания рассыпать на дорожках этого мира острые, как бритва, лезвия и добавить тьмы по углам, явился в Сонхи, прекрасный и смертоносный… Но потом Хальнор спалил его синим пламенем и утащил бестелесную сущность за Врата Хаоса, чтобы не оставить ему даже мизерного шанса на возрождение. Вскоре после этого те, кого называют сонхийскими богами, устроили надо мной судилище, – она фыркнула. – Сделали меня бессмертной нежитью, чтобы я никогда больше не смогла воспользоваться способностями Порождающей. Они его боялись – ведь он мог одержать над ними верх и занять их место! Поверь, они мало чем отличаются от архимагов Ложи. Когда на меня обрушилась их кара, я прокляла этот мир, я вложила в проклятье всю свою тоску, жажду, ярость… Они так и не поняли, что я сделала. Страж Мира мог бы понять и помешать, но его в тот момент в Сонхи не было, Хальнор ушел Вратами Хаоса, а новый Страж еще не успел набрать силу. Кое-что все равно вышло по-моему, пусть не так, но эдак, – из-под маски раздался тихий безумный смешок. – Это я закляла волшебный народец Сонхи, и тогдашний, и будущий, на вражду с людьми, на неистребимую страсть терзать, калечить, убивать людей, наслаждаться их мучениями, пить их кровь, есть человечину. Я хотела зачаровать всех, но кое-кто не поддался – те, у кого есть другая главная страсть, предопределенная Условием: джубы, которым лишь бы играть, келтари, которые с упоением мастерят свои безделушки, чворки, которые глотают всякую дребедень, оброненную людьми, и потом гуляют в грезах по своим глупым воображаемым мирам. Всегда найдется кто-нибудь, кого не зачаруешь, потому что он уже зачарован чем-то другим. Но таких немного, и они не мешали тем, кто был подвластен моему проклятию. В тот момент мой рассудок кипел и агонизировал, но все же я сумела вплести необходимое ограничивающее условие. Невыполнимое условие: пусть это продолжается до тех пор, пока кто-нибудь из людей – с оговоркой, из обыкновенных людей, не Страж Мира и не кто-то из запасных Стражей – бескорыстно, из милосердия, по зову души не спасет от смертельной опасности кого-то из кровожадного народца, а представитель кровожадного народца бескорыстно, по зову души, не спасет от смертельной опасности человека. Если человек спасает крухутака, держа в уме, что пернатый всезнайка расплатится ответом на любой вопрос, или русалку, которую можно связать обещанием принести золота со дна морского – это не в счет. Я все предусмотрела. Тысячелетия убегали, как волны к горизонту, и ничего не менялось. Мне так не хватало моего зловещего прекрасного принца, моего возлюбленного порождения, зато были в Сонхи и лезвия на каждой дорожке, и пауки-людоеды в каждом темном углу… А теперь пришел кто-то с веником!