Повелитель Красная Дама - Чёрный шар [СИ]

Шукшин трогает поводья, и, звеня бубенцами, сани выезжают со двора. На территории псарен стараниями климат-контроля поддерживается искусственное лето, за околицей же начинается настоящая русская зима. Куда ни кинешь взгляд, все вокруг белым-бело, по проселочной дороге вьется поземка, деревья скованы прозрачным льдом. При каждом резком повороте нас обдает холодным ветром, и я уже жалею, что не взял с собой полушубок на В-лисьем меху.

Час езды — и мы на месте. Почуяв Савосина, В-псы начинают выть. Звуки эти нервируют директора, и он надевает припасенные для такого случая наушники. Кинопат рядом с ним дрожит от нервного возбуждения. Губы его раздвинуты в зловещей улыбке, он, кажется, и сам готов завыть вместе со своими подопечными. Завидев, что я смотрю на него, кинопат берет себя в руки.

— И так каждый раз, — улыбается он виновато. — Десять лет женат, двое детей, недавно выбран почетным членом садоводческого товарищества, а все равно — как Охотиться еду, так едва сдерживаюсь. Вы уж простите меня…

— Ничего, — говорю я. — Лишь бы все прошло гладко.

И все идет гладко. Через несколько минут мы слышим вдалеке удары — словно огромная болванка равномерно бьется о земную твердь. Это шагает В-измененный, шагает и не ведает, что мы уже здесь, приехали по его душу.

— Выпускать надо, — говорит Шукшин. Кинопат кивает, спрыгивает с саней и идет к ящикам с собаками. Четыре щелчка, и стазис-поля выключены.

Четыре В-пса, четыре тщательно отформованные, обученные твари — теперь на свободе. Это странная картина: мороз и солнце, день чудесный, и в снегу — лоснящиеся черные тела, из которых рвутся на волю смертоносные щупальца и ложноножки. Похоже, мысль эта пришла в голову не мне одному, потому что Шебаршин, обращаясь неведомо к кому — к лесу, должно быть, к небу, к заснеженной дороге — спрашивает вдруг:

— А под хохлому их, часом, расписывать не пробовали?

— Кого? — вздрагивает задумавшийся, было, Шукшин.

— Собак.

— Зачем это?

— Да просто, — Шебаршин сплевывает. — Сани, олени эти, мы в шубах… Только самовара не хватает.

— Под хохлому — это можно, — говорит кинопат. Собаки сгрудились вокруг него, лижут ноги, повизгивают от возбуждения. — Только для этого нестабильный материал нужен. С ними вот, — гладит он В-псов, — ничего уже не поделаешь, концентрация не та.

— И не надо, — говорит Шукшин. — Десинхронизации не наблюдается?

— Нет, — отвечает кинопат.

— Тогда с Богом.

И начинается Охота. Если вы один раз увидите это зрелище, вы не забудете его никогда. С диким лаем, клекотом, хрипом несутся вперед наши гончие, чудесные, выведенные специально для травли В-псы. Мы еле поспеваем за ними, Шебаршин нахлестывает оленей и матерится в бороду. Директор укутался в шубу, и снаружи торчит только покрасневший от мороза нос. Кажется, будто гонке нашей не будет конца, когда впереди, буквально в считанные мгновения, вырастает из-за горизонта гигантская сгорбленная фигура В-измененного. Это знатный экземпляр, пусть даже Ребер в нем совсем чуть-чуть, и я чувствую, как меня против воли захватывает азарт. Догнать, затравить, убить — вот что витает в воздухе.

Он все еще похож на человека, этот Михаил Николаевич Савосин, концентрация волюнтарина 74 %. Кожа у него серая, рыхлая, местами она висит складками, от лица осталось немного — огромные, разросшиеся губы и черные, без белков, глаза — и все же на разумное существо он похож с избытком, чересчур. Даже гигантский рост тут не помощник — слишком человеческое движение делает это существо, когда загребает пятерней снег и растирает по морщинистому, в черных пятнах, лбу. К счастью, убиваем их не мы, люди — это работа собак, и собаки делают свою работу хорошо.

Они бегут, и под ногами их стелется поземка. Прыжок — синхронный, отработанный — и они впиваются великану в спину. Черными пиявками они висят на этом невероятном теле. Гигант ревет, крутится на месте, пытается достать собак руками, но где ему — их учили вцепляться именно в самые труднодоступные места. Наконец, В-измененный падает — сперва на четвереньки, затем на живот. Все это время он защищает руками голову — к счастью, собакам нет дела до головы. Они рвут спину, полосуют бока, Джек, кажется, уже вгрызся во внутренности, так что конец — дело времени.

Но тут происходит непредвиденное. Найда, умница Найда, которая мгновение назад так толково, так остервенело рвала В-измененную плоть, вдруг начинает скулить, тереть морду лапами, словно пытаясь отцепить от себя что-то прилипшее, и, наконец, кричит человеческим голосом, голосом маленькой девочки:

— Нет, нет, нет, нет, нет!

Замолкает, слышны только тяжелое дыхание В-измененного, да сдавленное рычание остальных собак, и снова звучит этот крик:

— Нет, нет, нет, нет, нет!

И опять пауза, и опять крик, и опять, и опять, и опять. Шукшин удерживает кинопата в санях, но тот кусает его, совсем как собака, и вырывается.

— Найда! — кричит он. — Найда! — и в ответ ему звучит одно и тоже — душераздирающее, полное отчаяния «Нет!»

— Дурак! — орет Шебаршин, побросав в снег все свое снаряжение. — Назад, дурак, он же еще дергается!

Но кинопат устремляется вперед, к своим подопечным. Удерживать его бесполезно, он сам словно перестал быть человеком.

— А, черт с ним, — сплевывает Шебаршин. — Собаке — собачья смерть.

Я вроде бы согласен с ним. Что такое кинопат, в конце концов? Искусственно выращенный объект, чье назначение — следить за В-собаками. И все же что-то во мне протестует, что-то маленькое, давным-давно позабытое. Наверное, он все равно бросился бы спасать собаку, даже если бы она не заговорила человеческим голосом. 4 % концентрации волюнтарина или 40 % — для него это не имело значения. Маленький глупый кинопат — он не мог сделать большего, не мог спасти травимых людей, даже, наверное, никогда не думал об этом, и все же, едва появилась возможность совершить что-то, что было ему под силу — он сделал это, не задумываясь. Бедные люди, бедный мутант!

Я думаю над этим минуту, не больше, а затем привычным усилием отгоняю вредную мысль. Кинопат уже мертв и похоронен — даже директор, который Охотится впервые, понимает это.

Все происходит так, как и должно было произойти. Едва кинопат подбегает к Найде, в гиганте просыпается ярость. Вот он, его подлинный враг — двуногий, хитроумный, тот, для кого собаки — лишь орудия! Тело В-измененного истерзано, порвано, как прогнившее сукно, но в костях его еще есть сила. Могучим усилием он переворачивается со спины на живот, погребая под собой кинопата и его подопечных. Взметается вверх легкий пушистый снег, на мгновение мы словно слепнем, а потом уже не происходит ничего — гигантская туша мертва.