Повелитель Красная Дама - Чёрный шар [СИ]

Я словно оставил Ивановку вчера: не выцвело даже прибитое к забору голубое Настино платье, и птицы не расклевали две белокурые головы. Чернели открытые двери, копошился в корыте бессовестно голый старик. Время не сдвинулось, да и куда ему было идти? Ни я, ни Ивановка не видели в том потребности. Тот новый человек, которым я стал, человек, сквозь войну впитавший в себя самое важное, вернулся не для того, чтобы терзать эту землю и перелицовывать ее под себя. Нет, отныне и навсегда он существовал для Ивановки, не наоборот: она — не я! — имела значение.

Преображенный, я возвратился, чтобы слиться с трухлявыми стенами отцовского дома, врасти в него, словно в раковину, причаститься мушиной трапезы, испустить себя в податливое существо, взрастить еще одно звено вечной цепи и сойти, как тысячи до меня, в холод и мрак, устав от истечения времени. В ином месте я испугался бы такой участи, но не здесь, не в Ивановке, где она казалась естественной и неотвратимой. Если где я и мог открыться, отбросить наносное и личное, то лишь на Родине, где нежные матери и дочери делят еще живую кошку, где шевеление в подполе означает, что тебя любят и ждут.

Перед родимым крыльцом, окутанный сыростью и овеянный гнилью, я потянул с головы повязку — побуревшие, пропитанные кровью бинты. Они отходили мучительно, с тупой и тянущей болью, с черными сгустками и розоватым струпом, содранным с щеки.

Повязка упала на землю. Тусклое солнце Ивановки осветило обугленную глазницу и желтоватую височную кость.

В погожий солнечный денек над городом возник Цветок. Был он огромный, серебристо-серый, мясистые лепестки колыхались на ветру, и в целом впечатление было довольно неприятное — словно в небе повис гигантский рот. Есть он, однако, никого не спешил — ни через час, ни через два — и высыпавшие, было, на улицу люди вернулись по домам. Вечером телефоны были перегружены: говорили об американских спутниках-шпионах, шаровых молниях, метеорологических зондах, сглазах, призраках, НЛО, гадали, что будет дальше и переписывали друг у друга молитвы — на всякий случай.

А дальше ничего не было — во всяком случае, не было ничего ужасного, душераздирающего или даже мало-мальски интересного; не было ничего такого, из чего можно было бы скомпоновать добротный интригующий увлекательный, эт сетера, эт сетера — роман. Сперва, конечно, люди боялись, но потом необходимость жить привычной жизнью возобладала над сверхъестественным, и дела пошли по-старому. Неделя-другая, и спроси вы на улице прохожего, отчего тот, идя в магазин, не боится Цветка, он бы ответил: «Жрать-то надо!» — и пошел бы дальше, за жратвой.

Оказалось также, что Цветок над городом — это не повод: уходить в запой, опаздывать на работу, забывать о кредитах, не платить за ЖКХ, возвращать с опозданием книги в библиотеку, пропускать свидания, ездить зайцем в троллейбусе, бегать от алиментов, не присутствовать на корпоративах, грубить вышестоящим, не мыться, не стричься, не чистить ушей.

При всей своей необычности Цветок не мешал жизни, и люди перестали замечать Цветок.

Да, было, конечно, и кое-что странное, кое-что из ряда вон. Например, Бруски — о том, что там творится, уже через день после появления Цветка поползли различные слухи. Но что такое Бруски — крохотный район в провинциальном городишке, где никому ни до кого нет дела? Это ведь только кажется, что они близко, пять минут на автобусе, а на самом деле они дальше Америки, дальше звезд — равно как и все, что выходит за пределы квартиры, двора, улицы, района. Это совсем другая Вселенная, и то, что в ней происходит, никого не касается — никого, кроме ее обитателей. О них и пойдет речь.

Вера Павловна

Вере Павловне — за шестьдесят. Это крупная, еще крепкая старуха с густыми черными волосами и грубым прокуренным голосом живет в доме на Лесной, аккурат между Никифоровыми, недавно сыгравшими свадьбу, и Приходовым, тихим, беспощадным садистом. Спать ей до последнего времени не давали обе квартиры: у Никифоровых, понятно, дело было молодое, ну а Приходов, как приходил с работы, принимался бить своего пасынка, доброго глухонемого паренька. Угомонить соседей помогала швабра — Вера Павловна стучала ей в потолок или в пол до тех пор, пока оттуда не начинали материться.

Как только над городом появился цветок, заснуть стало еще труднее. Начали дышать стены, и не так, как дышат нормальные люди, а хрипло, с присвистом, словно туберкулезный больной. Затем прирос к батарее любимец Веры Павловны, дымчатый кот Мурзик. С одной стороны, это было неплохо: жрать он больше не просил, грел исправно, да и мурлыкал по-прежнему, громко и басовито. С другой, непонятно было — кого вызывать в случае поломки? Не скажет ли сантехник: «Вызовите ветеринара»? И не скажет ли ветеринар: «Вызовите сантехника»?

Потом из восточной стены начали выходить мертвецы — сначала отец, а потом и дед с прадедом, которых Вера Павловна знала только по фотографиям. Мертвецы пачкали на полу, рвали обои, тушили о мебель вонючие папиросы и хозяйничали в холодильнике, ели сыр, масло, яйца, паштет. Продуктов Вере Павловне было жалко больше всего: сыр-то двести шестьдесят рублей кило, а масло еще дороже! Сыр и масло — вот что ее волновало, а то, что однажды ночью, проснувшись, она увидела над собой обтянутое серой кожей лицо с белыми мертвыми глазами — это было второстепенное, это можно было потерпеть.

В милицию звонить Вера Павловна отказывалась: ну, как же это — в милицию звонить, когда бузят-то свои, родные! И никакими словами нельзя было объяснить ей, что это уже не близкие люди, а, прямо так скажем, разлагающиеся трупы, кадавры, плотоядные упыри. На все приставания у нее был всего один аргумент — один, зато убийственный.

— Милиция — это, значит, оцепят, — говорила она, — засаду устроят, дежурство в ночь. Это значит, что мне съезжать придется. А куда же я съеду? Комнату снимать двадцать тысяч стоит! И все повторялось, день за днем, и ночь за ночью.

Предоставим слово Сане:

— Наплевать мне на этот Цветок, мне план делать надо! Девяносто симок в месяц, только МТС, «Билайн» и «Мегафон» — по минимуму. Плюс модемы, плюс услуги — обрезка, наклейка, настройка. Делаешь — молодец, в следующем месяце поднимем планку. Не делаешь — значит, не хочешь работать, не хочешь зарабатывать, тянешь команду вниз. «Нет народа» — не канает. Никто не подходит — подходи сам, раздавай листовки, флаеры. Левачить нельзя: на первый раз — штраф две тысячи, на второй — увольнение. Сидеть на стуле в рабочее время запрещено: штраф — пятьсот рублей. Стоишь целый день у стойки, как дебил. Тут еще и место, как назло, паршивое, возле дверей — только кто-нибудь входит, как на тебя ветром — р-раз, и все, привет, насморк. А больничный по сто рублей в день оплачивается, не больше. Выход? Выход — по семьсот, плюс проценты с продаж. С аксессуаров — двадцать процентов, с симок — по-разному. Дороже всего МТС, конечно, у наших с ними договор. С «Твоей страны» мне восемьдесят рублей капает, а с какого нибудь «Коннекта» — все девяносто. Думаешь, неплохо, да? А ты попробуй продай этот МТС! У нас ведь основные покупатели кто? Чурки! (передразнивает) «Братан, выручай, симка нада, в Узбэкистан званить. Пацаны сказали — «Мэгафон» хароший, двадцать капэек минута!». А мне с этого «Мегафона» — гулькин хрен, дай Бог, чтобы десять рублей вышло. Возни же с ним столько же, сколько и с остальными — контракт заполнить, симку активировать, отключить платные сервисы — они же возмущаются, если с них деньги снимают! Приходит потом такой и давай орать (передразнивает): «Нэ бэрите у них тут, ани на бабки кидают!». Сволочи (плюет).