Повелитель Красная Дама - Чёрный шар [СИ]

Они поступили под его командование совсем недавно, он даже не всех помнил в лицо, и вот теперь, спеша по следам Великих, Царада находил их мертвыми или умирающими. Одних смяла в единый ком ужасная сила, другие лежали с оторванными руками и ногами, третьи расплескались от удара, словно кровавые бурдюки. Были здесь умершие от яда, разрезанные на тонкие ленты, разъеденные кислотой, взорвавшиеся изнутри, почерневшие от скоротечной гнили — и все, видел Царада, погибли зря, а крыло по-прежнему сотрясалось от тяжелых ударов, словно кто-то методично выбивал из него всякое сопротивление, всякую жизнь.

Они настигли их в обеденном зале — не пятерых, двоих — и этого оказалось более чем достаточно. Царада скомандовал стрелять, но женщина щелкнула пальцами, и винтовки превратились в змей, а наградной пистолет Царады вспорхнул к потолку малиновкой. И когда человек, который звал себя Бессмертным Победителем — все подобные имена звучат глуповато, пока не убедишься, что они в точности отражают действительность — взглянул на лейтенанта, и его мужественное, словно из камня выточенное лицо выражало лишь божественное равнодушие.

Он был высок, почти вдвое выше любого из людей Царады, и не нуждался в оружии, которое ему заменяли собственные руки. Одним легким движением он сломал шею Окарду, размозжил головы братьям Мартелло, вогнал в пол Балзая и обрушил люстру на Актау, Шенга и Чандера Ли. К тому моменту, когда в бой вступил Царада, выяснилось, что Бессмертного победителя не берут штыки, ножи и саперные лопаты.

Неуязвимых и непобедимых на свете быть не должно, и все же он был неуязвим и непобедим.

А что же Царада?

Царада знал дзюдо.

Пока Бессмертный Победитель вытряхивал из Гурджафа те внутренности, что в нем еще оставались, лейтенант попытался сбить его с ног подсечкой. Когда попытка эта провалилась — свалить стальную колонну и то было бы проще — Царада набросился на Великого сзади и взял его в неразрывный захват, который тот мгновение спустя разорвал с величайшей легкостью.

Есть ли на свете предел отчаянию? Должно быть, то же чувствовал человек древности, когда противником его выступал необоримый миф. Цивилизации вполне по силам поколебать в умах могущество Рока, но не страшиться его — прерогатива одних лишь избранников, играющих с ним на одной стороне. Царада же узнавал судьбу из печений с предсказаниями, и жизнь его определяли не пророчества пифий, а утренние газеты, котировки акций, цены на нефть, расписания поездов и автобусов, капризы политиков и звезд эстрады. Во всей этой мешанине причин и следствий не маячило ни единого знака, что именно он разгадает загадку Сфинкса, одолеет Немейского льва.

Царада не был ни героем, ни жертвой под священным ножом. И если от удара Бессмертного Победителя он отлетел в сторону, ударился затылком о стену, и осколок камня срезал ему мочку уха, это случилось исключительно в силу физических причин, как результат движения молекул, устремившихся в определенном направлении.

Набор молекул по имени Царада потерял сознание, и два других сложных конгломерата схватили его за руки и поволокли прочь из сражения. Сделали они это без всякой надежды, но со странным доверием к силе, что минуту назад крушила их без всякой жалости. Гильтожан и Нодальо отступали, глядя на Бессмертного Победителя, и тот глядел на них, но не двигался с места, хотя догнать солдат мог во мгновение ока. От него не защищали никакие стены, но под их прикрытием, в тишине и темноте коридоров они все же почувствовали себя спокойнее.

Как же сражались те, кто противостоял Великим в чистом поле? У них не оставалось даже видимости. Пусть безопасность была иллюзией, она была тем более необходима, чем меньше защиты предоставляла в действительности.

Реальные стены были бессильны, но непобедимым в человеческом разуме оставался образ стены. Бессмертным был Победитель, но, несмотря ни на что, жила мысль, будто победить его — все же возможно.

Разгромленный батальон, потерянная крепость, искалеченное ухо и кошмары наяву — для кого-то это была всего лишь история: слова из радио, строчки серых газет. Так видела эту войну и Золотая Вестница — хронист со стороны Великих, которые тоже иногда нуждались в причинах и следствиях.

Все началось просто: в какой-то момент на свет явились невиданные доселе люди. Откуда — не имеет значения: из Космоса, радиационных луж, правительственных лабораторий, по воле Божьей, в силу случайности или преступного сговора — важно то, что они летали по воздуху, точно птицы, повелевали огнем и водой, насылали дурные сны, читали мысли, питались эмоциями, поднимали небоскребы и превращались в зверей.

Они возникали во всех уголках мира, но когда страна Царады начала войну, Великие объединились, чтобы выступить против нее. По-видимому, раз столь могучие силы сочли ее своей мишенью, страна Царады была неправа. Может быть, она даже стояла на стороне зла и воплощала в себе все худшее, что только возможно. Так или иначе, методы, которыми она вела войну, не слишком отличались от вражеских. Солдаты комплектовались в полки, полки сгорали в огне, на их место прибывали новые, точно так же дело обстояло и с командирами.

Великие… Что ж, штаб полагал их оружием, могучим, но не всесильным. Так обычно и выглядит могущество Мифа, подвергнутое рациональному объяснению: банальное превосходство, проистекающее из определенных условий, гандикап, ликвидировать который можно анализом, достижениями науки, усердием и предельным напряжением сил.

Когда кадровые офицеры, ведомые этой нехитрой формулой, сгинули все до единого, ворота академий отворились и выпустили десятки тысяч людей, в этой войне годных лишь на то, чтобы всеми силами доказывать свою несостоятельность. Одним из таких людей был лейтенант Царада, твердо уверенный в том, что, если постараться как следует, получится все — и даже больше.

Царада был тщеславен: в отцовской булочной, среди пирожков, пышек и тортов с кремовыми розами он томился и жаловался на жизнь. Как всякую здоровую посредственность, его волновала слава, а не истина, пускай в лучшие свои минуты он и понимал, что первая — не более чем блестящая глупость.

Если слава была глупа, значит, он нуждался в глупости, как подчас нуждается в ней каждый. И его страна могла ему эту глупость дать, а действительность и вовсе превзошла все его ожидания: он получил чин, красивый мундир, внимание женщин, шанс отличиться. Почему ему было не служить по совести, тем паче, что такая служба вполне согласовывалась с Древней Сильной верой, и это единство целей и средств лишний раз подтверждало правильность того и другого?

Если бы ему сказали, что для Высокого двора, раздающего награды и звания, он — не более чем строчка в бесконечном армейском списке, Царада бы только хмыкнул. Ну и что, сказал бы он — для меня эти лорды и принцы, даже сам император — всего-навсего лица с конфетных оберток, профили на монетах в один реал.