Повелитель Красная Дама - Чёрный шар [СИ]

Царада сжал руку в кулак, костяшки пальцев побелели, давно не стриженные ногти вонзились в кожу. Бессильная ярость — вот что почувствовал Царада. Бессильная ярость — всякий раз, когда неодолимая сила вторгалась в его привычный мирок, а он ничего — почти ничего — не мог сделать.

Еще один закон нарушен. Даже если он теперь застрелит Гильтожана, тот снова вернется — таинственный, непобедимый посланник вражеских сил. А если застрелиться самому? Царада не раз обдумывал мысль о самоубийстве, но его пугали боль и мысль о несуществовании. Древняя Сильная вера вела его, но не превратилась ли она уже в еще одну бессмысленную игрушку?

На этот вопрос он ответа еще не получил.

Царада вздохнул, выдохнул, снова вздохнул. Толстый его живот поднялся и опустился означенное число раз. Он весил почти сто тридцать килограммов и не худел даже от скудного армейского рациона. Искушение было скорым: если Гильтожан обрел одинаковые ноги, каким бы они вернули его — стройным, подтянутым, с лицом, не напоминающим пирог со свининой? Но искушение было и сильным — Царада совладал с ним не без труда, и даже побежденное, оно исчезло не навеки.

Гораздо сложнее было другое, чему он и сам пока не мог дать имени. Нечто раздражающее, словно зуд, некий протест из неведомого источника…

— Добро пожаловать обратно, — сказал он. — Но ты не очень-то расслабляйся. Я все же как-нибудь попытаюсь понять, тот ли ты самый Гильтожан, или на твое место нам прислали какую-нибудь куклу.

— А, — сказал Гильтожан. — Вот в чем дело. Наверное, вам надо спросить меня о чем-то, что знал только я.

— Это ловушка? — спросил Царада. — Они вполне могли вложить в тебя эти знания, чтобы вкрасться ко мне в доверие.

— Может быть, они так и поступили, — сказал Гильтожан и подцепил вилкой кусочек соевого мяса. — А может быть, и нет. Вот только лучшего способа нам все равно не придумать, так ведь?

— Я мог бы попросить Цинциллера соорудить нам тест крови или что-то в этом духе. Хотя ты, наверное, прав: если тебя сумели вернуть, что им стоило подделать тебя ровно таким, какой ты был?

— Не говорите так, господин лейтенант. Я не подделка. Давайте я расскажу кое-что: помните штурм, ту ночь, когда мы все чуть не погибли? Я нес вас с поля сражения, вы храбро бились, но удача была не на вашей стороне. Я тащил вас за правую руку, Ванклу — за левую, на повороте с вашей левой ноги свалился ботинок, потом штаны зацепились за штырь, порвались, и на вас оказались семейные трусы с белыми кроликами.

— Кролики! — воскликнул Царада с внезапной досадой. — И это все, что ты запомнил! Из всего, что произошло!

— Вы хотели воспоминание, господин лейтенант, и я его дал. Почему вы злитесь? — спросил Гильтожан. — Я в чем-то перед вами виноват?

— Нет, — ответил Царада. — Ты — нет. А вот они… Боже мой, — протер он лоб рукавом, — как все сложно, я даже не знаю, как объяснить… Понимаешь, я ведь читал над тобой отходную. И мне было грустно оттого, что ты погиб. Нет-нет, теперь мне радостно оттого, что ты вернулся, но… Проклятье, я не понимаю сам себя! Я ведь не ожидал, что ты вернешься. Я думал — это навсегда, вот в чем штука. Возможно, это моя вина. Я не готов к таким переменам. Прогресс, наука, Великие — может быть, здесь все сразу — в конце концов, я и сам верю в то, что мы однажды вернемся, однажды снова получим тела и с ними — царствие Небесное, но это будет не сейчас, а когда-нибудь, когда…

— Я разрушаю вашу веру? — спросил Гильтожан, и на мгновение Цараде показалось, что за его лицом проступило другое, чуждое и выжидающее. — Я не хотел.

— Никто никогда ничего не хочет! — взорвался Царада в лицо этому воображаемому существу, которого за лицом Гильтожана быть, конечно же, не могло. — Никто, ничего и никогда!

От второго выкрика, последовавшего после паузы, Гильтожан поперхнулся, и Царада машинально — просто потому, что перед ним сидело человеческое существо, которому кусок попал не в то горло, и таким существам полагалось помогать вполне определенным способом — перегнулся через стол, навалился животом на остатки завтрака, притянул Гильтожана к себе и принялся стучать ему по спине, пока тот не закашлял и не выплюнул плохо прожеванную корку хлеба. Царада взглянул на нее, она была черной и мокрой, со следами зубов — ни зловещего совершенства Великих, ни следа их непостижимого могущества. Без сомнения, если бы Гильтожан не избавился от нее, он мог умереть еще раз, и этот ничтожный эпизод немного примирил Цараду с внезапным воскрешением.

Он больше не говорил с Гильтожаном об этом. Солдат вернулся к своим обязанностям. И все же Царада не мог отделаться от чувства, что с возвращением Гильтожана он что-то утратил, у него забрали часть чего-то важного, и на месте этого важного осталось крохотное отверстие, в которое безвозвратно уходит все дорогое, трогательное, имеющее значение.

Все это время он кричал и впадал в истерику лишь для того, чтобы защитить себя от знания этой утраты. Так человек выдыхает последний воздух, когда бескрайняя толща воды сомкнулась над ним.

Нынешнее мгновение вытекало из прошлого, за вчера следовало сегодня, а за сегодня — завтра, и текущее состояние батальона Царады коренилось в событиях, случившихся девять недель назад, когда Великие, перед тем как перейти к затяжной осаде (целая секунда, а в ней миллионы дыханий, сотни смертей и, конечно, Царада, которому предстояло расхлебывать всю эту кашу) испробовали внезапно жестокие методы, столь непохожие на нынешнюю изощренную тактику. Они двинулись на штурм, и штурм мог закончиться их абсолютной победой, а почему не закончился — это, надеялся Царада, ведал лишь Бог, и никто другой.

Бойцы ждали атаки, винтовки были смазаны и заряжены, пулеметы расставлены на выгодных позициях. Под командованием Царады состояло почти пятьсот человек, он распределил их по стене, чтобы равномерно простреливать пространство перед укреплениями, позаботился о том, чтобы ротные командиры имели связь друг с другом — словом, сделал все, что требовал от него учебник, в котором подобные осады занимали почетное место.

Учебник годился на все случаи жизни, но в нем ничего не говорилось о плотном сером тумане, скрывающем горизонт, о штормовом ветре посреди чистого поля, о толчках земли, призрачных огнях, пляшущих в воздухе, и прочих зловещих знамениях, сопровождавших тот бой. Когда же чудеса иссякли и Царада выглянул в бойницу, из тумана вышли пятеро — пятеро против пятисот.

Царада нашарил свисток, сунул его в пересохший рот, раздалась слабая трель, и землю вспороли пулеметы. Великие шли. Казалось, выстрелы огибают их, и вот, когда они приблизились к надежным воротам, крошечная женская фигурка в капюшоне подняла руку, и надежных ворот не стало, внутренний двор наполнился щепками, заклепками, искореженными листами металла. Послышались первые крики, связь немедленно прервалась, Царада поспешил на выручку, но битва уже переместилась в правое крыло крепости, куда отступила навстречу собственной смерти большая часть его людей.