Вольфганг Хольбайн - Мидгард

И все же…

И все же его не покидало чувство, что он вернулся домой. Какой бы пустынной и опасной ни была эта местность, она относилась к Мидгарду, была частью мира, где он родился. Как бы сильно его ни ослепляла роскошь мира азов, все-таки его родина была не там. Теперь он понял, что покинул Азгард потому, что хотел избавиться от его колдовства — колдовства, о действии которого он догадался, находясь здесь. Впервые за многие месяцы его глаза раскрылись, и он оценил свое положение по-другому. Азгард с его жителями оказался для него столь же чуждым, как и преисподняя с ее богиней и страшными чудовищами.

И то и другое одинаково для него не годилось.

Оба этих противоположных мира, созданных не для смертных людей, были частями одного целого, к которому, вероятно, принадлежал Мидгард и жившие в нем люди. Мальчик вспомнил слова Бальдура: он, аз, не смог бы долго жить в мире людей, так же как и Лиф, человек, не смог бы долго находиться в мире бессмертных, чтобы при этом не погибнуть. Как преисподняя с ее невообразимыми страхами, так и мир азов с его необыкновенной красотой были одинаково губительны для него.

Но понять он это смог лишь покинув их.

Если это действительно так, тогда…

«Да, — испуганно подумал он. — В Азгарде мне нечего делать. Все это меня не касается». Война, в которую хотели втянуть его азы, была войной богов, а не смертных людей, а он — не бог, а человек.

Мальчик снова отыскал взглядом ущелье, и, словно туман отгадал его мысли, серая пелена рассеялась так, что он мог заглянуть в самые потаенные его уголки. Какой-то домик, как ласточкино гнездо, прилепился к черной вулканической скале, прямо под краем ущелья. Это был дом Локи, дом, в который через несколько часов ворвутся Один и Тор, чтобы захватить и, возможно, убить его обитателей.

Еще прошлым вечером Лиф мечтал о мести, хотя Одину говорил о противоположном. Он пришел сюда не затем, чтобы искать справедливости.

Он хотел отомстить.

Но теперь он не чувствовал гнева на Локи.

Его ненависть погасла в тот момент, когда он услышал рассказ Одина о жене Локи. Мальчик был уверен, что узнал не всю историю и что, когда Локи захотел жениться на великанше, случилось что-то еще, и все-таки… Человек, покинувший свой народ и родину — сияющий Азгард, чтобы с любимой женой жить в жалкой каменной хижине на такой бесплодной земле, как эта, да еще быть презираемым сородичами, — разве он может быть испорченным вконец?

Локи убил Бальдура, его друга, но Бальдур тоже был азом — существом, которое жило так долго, что дружба со смертным могла для него означать лишь краткое мгновение жизни. Бальдур выглядел как человек, вел себя как человек и так же смеялся и говорил, но не был человеком. Его смерть не лежала на совести

Лифа. Если хорошенько подумать, то окажется, что Один, Тор и другие азы так же мало виновны в смерти Бальдура, как и Локи. Локи бросил копье не для того, чтобы его убить, а просто из гнева и несдержанности. Конечно, это тоже преступление, но не такое страшное, как преднамеренное убийство.

Рассвело, но Лиф этого не заметил. Давно настала пора будить Тора и Одина, но он не трогался с места, сидел на камне и старался разобраться с противоречивыми мыслями, царившими в его душе.

Если все, о чем он сейчас думал, — правда (а внутренний голос подсказывал ему, что это так), тогда и судьба, о которой постоянно твердили азы, была предопределена только для них, но не для него.

Лиф встал, вернулся к костру и посмотрел на спящих азов. Один и Тор от холода тесно прижались друг к другу. Губы Тора время от времени вздрагивали, словно его мучили страшные сны, но на лице Одина лежало мирное выражение, которое резко контрастировало с его оружием, приставленным к скале. В эту минуту Лиф чувствовал к ним глубокую благодарность и дружеское расположение.

Мальчик медленно повернулся, пошел к лошадям, привязанным с подветренной стороны скалы, и освободил одно из животных — не свою лошадь, а Слейпнира, боевого жеребца Одина. Конь смотрел на него большими умными глазами, и в его взгляде Лиф прочитал согласие и понимание.

Он вскочил в седло, легким движением бедер побудил жеребца выйти из-за скалы и в последний раз посмотрел на спящих азов.

— К сожалению, я не могу остаться, — прошептал он так тихо, что Один не расслышал бы его слов, даже если бы проснулся. — Пожалуйста, простите меня, если можете.

Затем он резко повернул лошадь в сторону и ускакал прочь.

И снова Лиф находился в пути; не в первый раз его жизнь изменилась так внезапно, но впервые он не знал, от чего бежал. Мальчик знал только одно: остаться вместе с азами он не может и скорее умрет, чем вернется в Азгард, в этот удивительно красивый, но чужой для него мир.

Золотые копыта Слейпнира быстро мелькали в воздухе. Конь нес его со скоростью ветра. Скудная приграничная полоса Йотунхайма давно осталась позади, но разыгралась буря, и стало еще холоднее. Рассвело. Чудо-конь резво мчался вперед по заснеженным равнинам Мидгарда, не выказывая при этом ни малейших признаков усталости. Лиф же, наоборот, был погружен в уныние и закоченел от холода. Он вцепился в сбрую Слейпнира, чтобы не выпасть из седла. Только когда наступили вечерние сумерки и небо затянула серая дымка, жеребец поскакал медленнее. Сначала он перешел из галопа в размеренную рысь, а потом совсем остановился.

Вздохнув, Лиф соскользнул с сто спины, упал в снег и остался лежать, пока ветер и сырость не проникли сквозь его одежду. Когда мальчик встал, он стучал зубами от холода и чуть не падал от усталости.

Кругом простиралась широкая, сплошь покрытая снегом равнина, выглядевшая мертвой и голой. Ветер выл с той же силой, что и днем, заставляя мелкий, как порошок, снег кружиться вихрями над землей. От холода было трудно дышать. Кое-где над равниной возвышались скалы или уродливые деревца, на сухих ветвях которых саваном лежал снег.

Лиф испугался. Во что превратился Мидгард? Он пережил много зим на побережье, некоторые из них были суровыми, но эта…

«Да, — с ужасом подумал он. — Эта зима принесла с собой смерть». Несмотря на непрестанный вой бури, кругом была зловещая тишина. Казалось, земля умерла. Единственным живым существом, кроме Лифа, был Слейпнир.

Слейпнир стоял рядом с ним и смотрел на Лифа печальными глазами. Из ноздрей его вылетали маленькие серые облачка пара, но дыхание коня было ровным, словно он не проскакал галопом множество миль, а весь день провел в теплой конюшне. Темные глаза Слейпнира, казалось, что-то говорили мальчику, просили что-то сделать, и их кроткий взгляд был более повелителен, чем слова Одина.

Лиф подошел к жеребцу, вытянул руку, чтобы его коснуться, но тот с тихим ржанием отпрянул и вскинул голову. Его копыта взрыли снег, из-под которого показалась твердая выжженная земля.