Ирина Богатырева - Ведяна [litres]

– Ой, да фиг с ней, я так, – затараторила она и принялась махать руками. – Мне вообще ничего, я и так могу. И без белья. Шубой прикроюсь.

– Ты эту свою шубу, – сморщился Рома, – выкинь на веранду, чтобы не воняла. А ещё лучше, вывеси за дверь. И больше не надевай.

– Да ты что, – опешила Ленка. – Совсем, что ли. Да я без неё куда? Хоть недолго ещё, а не май. Холодно так-то на улице.

– Не май, не май. – Рома закивал, лишь бы заткнулась. – У тебя что, другой одежды дома нет? Хватит ходить так-то, Лен.

– Хватит. – Она фыркнула и поджала губы. – Хватит – вот и не ходи. А мне не в чем. Я что, специально, что ли? Нету у меня. Вот ни шиша нету! И дома тоже. И вообще. Сказал, молодец такой: хватит. Как баба какая.

– Не вопи. И прекрати врать. У тебя есть дом. И мать. Что ты с матерью не живёшь?

– Не буду, – надулась она и отвернулась. – Нет у меня больше матери. Она меня того. Знать не хочет. Выгнала. Иди, говорит, под забором дохни, раз работать не хочешь. Вот как…

– А ты не хочешь? – удивился Рома.

– Я не хочу? Это я? Да я хоть куда, прямо сейчас. А ты думаешь, так это просто, с работой-то? Это, знаешь ли, вообще непросто. Это если бы…

– Помолчи. – Рома сморщился и сжал руками голову. – Давай всё утром, ладно?

– Да, конечно, меня можно. Меня можно и заткнуть, и выкинуть. Ленка – что? Ленка – собака. Ленка хуже собаки. Зимой под забором ночует и не охнет. Ленка – бомжиха. Что, думаешь, не знаю? Как смотрите на меня все, не знаю? Я, думаешь, тебя одного встречала? И из класса, и вообще. Все глядят как на тварь, плюнуть хочется. Ленка-бомжиха, ага. А у Ленки, может, душа? У Ленки, может, гордость ещё есть, ей побираться противно. Она под забором сдохнет, а побираться не пойдёт. У Ленки, может…

– Денег я тебе не дам, – сказал Рома глухо. – Пока пить не бросишь. Есть дам, одежду бери. А денег не дам. Пропьёшь.

– Да я, что ли, за деньгами? – Она казалась искренне оскорблённой. – Да подавись ты! Все вы: деньги, деньги. Кругом – деньги. А люди-то где? Люди? Жизнь человеческая, маленькая такая – вошь, да? Вошь?!

– Не ори, ну чего ты орёшь. – Рома сморщился и закрыл глаза руками. Одеяло упало, но он не почувствовал – холодно было что с ним, что без него. Свет резал глаза. – Ты чего от меня хочешь? Говори уже давай.

Она села напротив, надулась и молчала. Рома на неё не смотрел. Надо спать, думал, видя перед собой только пол, рисунок на линолеуме, он плыл, менялся в неверном свете. Рома уже не понимал, что видит, как это оказалось в его кухне – какие-то змеи, ящерицы, трава, всё шевелилось, двигалось, плескало в прибрежной тине, играло светом, взблёскивало, отражало лампочку. В голове мешалось, он что-то слышал, но уже не понимал что и не мог хорошо различить.

– Вытравиться мне надо, – сказала вдруг Ленка коротко и зло, и Рома её услышал. Услышал, но не понял. Попытался уловить смысл, как воду руками, но она прошла сквозь пальцы. – Вытравиться. По-другому нельзя. Петля по-другому. – Она обернулась и посмотрела умоляюще, стала говорить быстро, перебивая сама себя. – Ты же сможешь, весь город знает, ты людей словом лечишь, все говорят, ты не гляди, что я это я, а что мне делать теперь, только в петлю, я же не могу так, и чтобы был он, тоже не могу, куда мне с ним, в детдом его, а самой всё одно, потому что я так тоже не могу, я как представлю только, что он там, я так прямо хоть режь – не могу, понимаешь…

Она уже ревела, без воплей и всхлипов, только размахивая руками: то прикрывала ладонями глаза, то хваталась за грудь, то пыталась коснуться Ромы, но тут же отдёргивая руку, будто он был под током. Ревела и говорила. А Рома ничего не понимал, в его внутренней темноте плыли и вспыхивали разноцветные пятна с каждым её словом. Но надо было ей что-то сказать, надо было что-то для неё сделать, а то она не замолчит никогда, и пытке этой не будет конца.

– Дура ты, Ленка, – сказал он тихо. – Радовалась бы и шла домой.

– Да ты охренел, что ли? – Она даже перестала реветь и уставилась на него. – Какой домой? Нет у меня дома, я ж говорю, мать не пустит ни в жизь. Такую-то не пускала, а с брюхом! Нет, ты пойми, Ромчик, я так не могу. Все думаете, что я животное, а я не животное, я не хотела, я пить пью, но так никогда не хотела, это само, а теперь чего, меня и в больницу не примет никто, я же бомж, ты понимаешь, это всё ужас какой-то, а что теперь делать-то?! – Она взвинтила голос до верхних нот. Лицо её дергалось, она явно уже плохо соображала, что говорит. – Я столько передумала, и я не знаю… Оставить не могу, отдать не могу. И что за жизнь, слышь? Что за мать? Алкашка-то – мать? А болезни всякие? А ещё, я не знаю… Нет, Ромик, вытрави, а, ты слово какое скажи, чтобы вышел, я знаю, ты можешь, ты ведь мо…

Можешь, ты можешь, – качались и плыли слова, лишённые смысла, яркие пятна, вспышки, протуберанцы. Он открывал глаза. В ореоле этих вспышек из колодца, которым была Ленка, смотрели на него два лица, и он не понимал, что это за лица, откуда, но они как будто всегда и были, просто раньше он не замечал второго. Теперь же, разглядев его, Рома сделал над собой усилие и стал приглядываться.

Второе лицо нравилось ему больше, оно было копией Ленкиного, вернее, оно было Ленкой, какой помнил по школе – смешливая, наивная, добрая, слабая, очень послушная и безропотно доверчивая. И эта вторая Ленка так же наивно смотрела теперь на Рому и что-то от него ждала. И первая ждала, но что именно обеим было нужно, Рома не понимал, только чувствовал, что разное. Он бросил беглый взгляд на первую, опухшую от слёз и страха, и снова улыбнулся второй. Она тут же открыто и доверчиво улыбнулась ему в ответ.

– Ром, – услышал тихий и испуганный голос. – Ром, ты чего? Ты где, а, Ром?

Протянула руку и тронула его за плечо. Он перевёл на неё глаза с той же странной улыбкой, с какой только что смотрел в пустоту позади её плеча.

– Маша, – сказал он, и Ленка взрогнула. Ей стало жутко от этого лица, от этого совершенно безумного, тихого голоса.

– Ром, ты чего? Какая я тебе Маша? Я Лена, Ленка Белобокова, не узнаешь?

– Маш, – повторил Рома с той же улыбкой, отвернувшись в пустоту. – Не бойся.

– Да ты что, Ром, я же тут, я… – бормотала Ленка, но Рома, не реагируя, продолжал:

– Вернется домой. Всё будет хорошо. Надо только слова найти правильные. Ты ей помоги. Если не бояться, слова обязательно найдутся. Главное, быстрее. Сейчас. Года два-три поживёте все вместе. С тобой. Им легче так будет. Так что ты не бойся: они друг друга простят. – Он обернулся снова к Ленке. Лицо его было совершенно бескровное, глаза смотрели непонятно куда, в них блестели яркие жёлтые искры. – Не пей больше, Лен. Обещай мне, что не будешь. И к матери иди завтра же. Сейчас не надо – напугаешь. Завтра. Тогда ещё успеешь. Не остановить – это поздно. А оттянуть хотя бы. Маша… может, но и ты тоже, поняла?