Андрей Снегов - Меняла [СИ]

Таками сделал паузу, явно наслаждаясь произведённым эффектом.

— Окенит, за которым вы охотитесь — это мозг, а ирис — лишь оболочка, в которой он существует. Мозг — симбионт, он может приспособиться к любому биологическому носителю, а может его и создать. Шишиги — это материал, разумный материал, который использовали окениты для строительства приманки — ирисов. Вас, людей, усовершенствовать не потребовалось, вы — идеальные носители! — Таками снова улыбнулся. — Разве что, продолжительность жизни увеличить, да способность к регенерации восстановить.

Он подошёл к лабораторному столу и взял в руки скальпель.

— Когда-то маленький японский мальчик проглотил переливающуюся всеми цветами радуги жемчужину и понял, что убил его ты. Его и ещё тысячи таких же, как он. Наш мозг очень хорошо взаимодействует с человеческим. Поэтому, ты должен знать, каково быть убитым человеческой рукой.

Таками замолчал и уверенно вонзил скальпель в трепещущее тельце ириса.

— Прощай, ловец! Через пару часов ты осознаешь, насколько мелким и бездарным было твое существование, ощутишь всю мощь древнего разума, вольёшься в него, привнеся новый опыт и знания, — сказал Таками и раскрыл ладонь.

В жёлтой морщинистой ладошке лежал Окенит, вырезанный из только что пойманного ириса.

Когда японец поднёс радужную жемчужину к моим губам, ужас прошёл. Он уступил место холодной уверенности, что человечество рано или поздно переварит окенитов, растворит их в своей массе и использует себе же во благо, уж таковы мы, самый молодой разум в Галактике. А симбионты, разбросанные волею судьбы по просторам вселенной, постепенно исчезнут, сгинут в небытие, и тогда останутся лишь воспоминания о самом красивом украшении, которым когда-либо владело человечество.

Мы — идеальные носители разума лишь потому, что всегда сохраняем собственную индивидуальность и неповторимость, сохраняем общность желаний и стремлений, даже будучи порабощенными. Соответственно, любого поработителя ждет только одно — ассимиляция.

Колизей гудел словно растревоженный улей. Пятьдесят тысяч патрициев в белых тогах подобно снегу на горных склонах покрывали все три яруса древнего амфитеатра. Они перекликались, узнавая друг друга, орали девизы, и нетерпеливо топали ногами, чтобы ускорить начало представления.

Иуда IV — Цезарь-Именем-Христа восседал на мраморном троне в Императорской ложе Колизея и лениво жевал финики. Он без видимого интереса рассматривал заполненные людьми трибуны и подсчитывал в уме доходы, получаемые корпорацией Флавиев от гладиаторских боев. А сегодня прибыль, должно быть, особенно велика, думал Цезарь: цена билетов на последнее состязание тысячелетия доходила до миллиона сестерциев. Право трансляции по телевидению выкупила Священная Церковь, подарив Флавиям еще несколько миллиардов. На представление в честь юбилея рождества Христова собрался цвет Римской Империи. Все авиабилеты и номера в лучших гостиницах Рима были забронированы еще год назад, когда он, Император Иуда IV, объявил об открытии гладиаторских игр. Именем Христа были открыты игры в его же честь, игры, которые две тысячи лет назад Иисус запретил навсегда. «А если Иисуса подвергнуть анафеме? Объявить отступником, сославшись на имя Христово? Толпа проглотит? Должна проглотить!» — подумал Иуда, затем желчно усмехнулся и протянул руку за очередной порцией фиников.

Он скучал. Уже давно изведав все удовольствия мира, Иуда полностью себя растратил, и теперь лишь пустая, выпотрошенная оболочка заменяла некогда жизнерадостного и веселого человека. Он, как вампир, поглощал чувства и эмоции окружающих, доставлял горечь или радость, страдание или ликование, но сам не чувствовал ни того, ни другого. И теперь он сознательно продлевал ожидание других, оттягивал феерическое зрелище, привычно скучая на мраморном троне. Когда топот и крики зрителей на трибунах начали напоминать грозовые раскаты, Император взял в правую руку белый платок, и лениво взмахнул им. Амфитеатр ответил оглушительным ревом «Вива, Цезарь!», вырвавшимся из тысяч глоток.

Зазвучало пронзительное многоголосье труб, и волнообразный гул приветствий утих, сменившись гробовой тишиной. Неожиданно на арене появился человек, наряженный Хароном. Опираясь на деревянный посох, он медленно зашагал к центру амфитеатра. С каждым шагом фигура его росла, становилась все больше, меховой плащ свободно развивался в воздухе, достигая краями нижних ярусов, а кожаные сандалии оставляли гигантские следы, которые тут же заполнялись песком, поземкой струящимся по земле. Тишина в зале сменилась вздохами изумления: Харон остановился в центре Колизея, посох его был похож на ствол столетней секвойи, а сам он возвышался на пятидесятиметровую высоту, почти подпирая остроконечной шапкой полупрозрачный купол театра. Во взгляде Императора Иуды IV впервые за много лет читался живой интерес к происходящему, он сидел на троне, подавшись вперед, и изумленно наблюдал за представлением.

— Ваше святейшество! — обратился Иуда IV к Римскому Папе, восседавшему на троне из черного дерева подле него. — Может быть, Святой Церкви попросить помощи у Флавиев? Тогда иконы будут плакать, лики чудотворцев оживать, а статуи вещать верующим о царстве божьем, воцарившемся на земле?

— Было бы забавно! — император расхохотался и положил руку на плечо Папе. — По крайней мере, мы заставим Флавиев поделиться доходами с нами. Ну и со Святой Церковью, естественно! — Иуда снова засмеялся и подмигнул Святейшему.

— Святая Церковь не забудет заслуг Цезаря-Именем-Христа! — подобострастно ответил Папа Римский и перекрестился, но Император уже был поглощен действом, разворачивающимся на арене.

— Свободные граждане Империи! — заговорил Харон, и его низкий бас, обильно сдобренный инфразвуком, заполнил пространство древнего цирка. — Сегодня особенный день. День Рождества Христова. Сегодня последний день уходящего тысячелетия, и именно сегодня должно состояться второе пришествие Сына Божьего на грешную землю. Чтобы вспомнить, как начиналась история нашего мира, мы вернемся на два тысячелетия назад и увидим, легионы Иисуса штурмующие стены Вечного города. — Торжественно закончил Харон, и ударил посохом о землю.

Песок в месте удара разошелся кругами, арену заполнил протяжный гул, и трибуны древнего Колизея мелко задрожали. Харон приблизился к большим воротам, трижды ударил в них гигантским посохом, и исчез, растворился в воздухе, как тает облако пара в жаркий летний день. Ворота медленно отворились и из зияющей черноты на ярко освещенную арену начали выходить гладиаторы. Гремя металлическими доспехами, они шли отрядами по десять человек, а впереди на белом коне ехал Иисус. Зрители, наконец, очнулись от оцепенения, закричали приветствия, и раздались рукоплескания, перешедшие затем в громоподобный шум. Гладиаторы, сверкая богатыми доспехами, сделали круг по арене и остановились перед императорской ложей. Громкие звуки рога прекратили овации, бойцы простерли вперед правые руки и, подняв взоры к Императору, повторили нестройным хором: «Цезарь-Именем-Христа, идущие на смерть приветствуют тебя!». После этого сто гладиаторов разместились по кругу у края арены. В центре же овальной площадки возникло облако дыма. Когда оно рассеялось, стали видны деревянные постройки древнеримских окраин и преторианцы, стоящие на страже города.