Ричард Морган - Хладные легионы [litres]

Арчет встряхнулась. Ее тело не утруждало себя деликатностью, заявляя о своих желаниях.

Но, может, Манатан прав. В ее распоряжении много веков, чтобы отвыкнуть от крина. А прямо сейчас…

– …так что в любом реальном смысле тебе придется признать, что я не могу доказать вам свою истинную суть. Демон – произвольный термин, не столько определение, сколько признание пробела в понятийном аппарате, который…

Сейчас ей пудрили мозги.

А вот Ханеш Галат, похоже, наслаждался.

– Но в Откровении ясно сказано…

– Да, ваше Откровение предлагает текстовые критерии для определения демонической сущности. Но только в свете так называемого «искажения природы», другими словами, действий, совершаемых демоническими сущностями, а также в свете человеческого восприятия «противоестественного и негативного влияния» этих самых действий на человеческую сферу и физический мир. Таким образом, демон, который не действует ни в человеческой сфере, ни в физическом мире, или, по крайней мере, не дает повода воспринимать неестественные и негативные воздействия в этих сферах, не может считаться демоном как таковым. В этом отношении, хотя текстуальная интерпретация чуть сложнее, то же самое можно сказать об ангеле с аналогичными наклонностями.

Галат моргнул.

– Хочешь сказать, демонов и ангелов можно принять друг за друга?

– Нет, я говорю, что демонов и ангелов – как и людей – нельзя определить с безупречной точностью, по крайней мере, во временной сфере, если не учитывать действия, которые они в этой самой сфере совершают. Отсутствие власти над временем у каждой из упомянутых сторон ведет к тому, что определить их невозможно, пока кто-то не предпринимает конкретные действия, доступные для понимания людей. И в этом смысле, поскольку таков источник определения, именно акт следует подвергать осуждению, но не того, кто его совершил.

– Но ведь ты также настаиваешь – или, по крайней мере, намекаешь, – что ангелы и демоны не являются неизменными духами!

Сенгер Хальд закатил глаза. Лал Ньянар украдкой взглянул на заходящее солнце, оценивая его положение над горизонтом.

– Ну, если отследить этот вывод до соответствующего текстового заключения в Откровении-в-Ханлиаге, да, – учтиво ответил Анашарал. – Но я задаю тебе вопрос: неужели это столь смелый шаг? Я не предлагаю ничего, что уже не было подробно рассмотрено в Ашнальских стихах. Ограниченность временного знания всеми признается без вопросов, как и несовершенство человеческих чувств в восприятии или даже воображении духовной сферы. Дух по своей природе непознаваем с точки зрения земной души, поэтому Откровение – что в нем и признается – пристрастно.

– Однако следует учитывать поведение существ, которые не являются людьми, – Галат перечислил, загибая пальцы. – Косвенные свидетельства, которые мы получаем, наблюдая за животными в их естественной среде обитания. Собаки крадутся и воют, пауки и другие паразиты испытывают влечение к…

– К твоему сведению, лошади на меня совсем не реагировали.

– Нет, они нервничали, – встрял Хальд, ухватившись за возможность сдвинуть дело с мертвой точки.

– Это из-за деревьев, – небрежно проговорила Арчет, переходя к ограждению борта со стороны кормы. Собравшиеся на главной палубе люди давно нашли себе более увлекательные занятия и разошлись. – Их испугали дымящиеся ветки. Если на корабле возникнет пожар, они будут вести себя так же.

– Вообще-то сжигание деревьев можно рассматривать как искажение природы, – заметил Галат, но было видно, что у него не лежит душа к выводу, который из этого следовал.

– А разве люди не сжигают древесину ради собственных, естественных целей?

– Да, но этим целям присущи…

Так продолжалось до тех пор, пока солнце не опустилось за край навеса и не начало светить им в глаза. Возможно, заметив это, Галат поспешил сделать несколько заключительных официальных замечаний, процитировал пару стихов из Откровения-в-Шактуре, а затем торжественно приветствовал Кормчего, назвав его «дозволенным существом».

Писец подписал свиток и промокнул чернила.

Остальные почувствовали себя так, будто с них сняли чары. Хальд, Ньянар и офицеры встали, морщась, начали разминать затекшие конечности, а потом отправились вниз, на главную палубу. Ханеш Галат остался сидеть, глядя на Анашарала, как завороженный.

– Поразительно, – пробормотал надзиратель. – Результаты… они поразительны.

– Что ж, я так понимаю, мы вне подозрений, – сказал Анашарал, обратившись к Арчет на высоком кирском. – Эти идиоты больше не будут нам мешать?

Заслышав язык Черного народа, Галат посмотрел на Арчет, но даже если у него и были какие-то подозрения, их затмевало явное изумление, сквозившее во взгляде. Арчет сделала небольшой ободряющий жест, затем обратила внимание на Кормчего, лежащего на ковре. Его панцирь тускло поблескивал в щедрых лучах вечернего солнца. Она подошла ближе. Перешла на язык предков.

– Если ты имеешь в виду Цитадель, то да, с ней все ясно. Чин этого человека позволяет ему вписать свое мнение в Каждодневный Канон. Это не то же самое, что Канон Откровения, такое в граните не высекают. На уровне Учителей могут возникнуть споры. Но они маловероятны. Прямо сейчас Цитадель пытается поймать религиозную рыбку в другой мутной воде.

– Ну и ладно. Да уж, «неизменные духи». Идиоты.

Впервые со времен войны она видела, чтобы Кормчий относился к Цитадели как-то иначе, нежели с полным безразличием, и почувствовала укол любопытства.

– Я и не думала, что это так важно для тебя. Они же не могут причинить тебе никакого вреда.

– Нет, но важно добиться кое-какого сотрудничества.

– Сотрудничества в чем?

Длинная пауза.

– Сейчас это не важно, дочь Флараднама. Важно поскорее вернуться в Ихельтет.

Арчет, которая стояла над железной штуковиной, отчаянно захотелось ее пнуть.

– Да, ты это уже говорил. Но не объяснил почему.

– Почему? – Голос Кормчего внезапно сделался резким. – Потому что, дочь Флараднама, приближается нечто темное. Вот почему. И оно уже почти здесь.

«Хинерион, – как однажды написал знаменитый поэт Скимил Шенд, – сам по себе скорее не город, а слабое, отдаленное эхо столицы, своего неизменного объекта для подражания. Это культурный и архитектурный крик, которому не хватает убежденности, низкосортная плаксивая песенка малолетнего уличного попрошайки, который, быть может, где-то услышал Великую Ораторию и умеет кое-как копировать ее наиболее очевидные ноты, но не имеет ни воспитания, ни образования, позволяющего по-настоящему понять, что он пытается воспроизвести. Хуже того, этот попрошайка водит знакомство с ребятами, чье происхождение даже сомнительным не назовешь: оно, вне всяких сомнений, инородное. Ибо Хинерион почти в той же степени принадлежит Южному Бедствию, в какой и Лиге. Да, номинально он расположен на ее территории, но скажите это смуглолицей толпе, заполняющей его улицы и болтающей на пестрой смеси языков, в которой наомский чтят не больше тетаннского; скажите это имперским купцам, чьи суда под чужеземными флагами толпятся в гавани, и наемникам, которые, размахивая жалкими бумажками, разгуливают по улицам так называемого города Лиги, словно по мощеным бульварам самого Ихельтета. Говорят, Хинерион – город приграничный, и оттого жизнь в нем такая, какая есть, но судя по тому, что вижу я на каждом шагу, эта граница тонкая и насквозь пропитана гноем, как грязная повязка на ране, которая, вероятно, никогда не заживет».