Ричард Морган - Хладные легионы [litres]

Рингил знал Шенда: трахнул его пару раз в молодости, в занавешенных нишах на модных развратных вечеринках в складском районе, и был склонен не относиться к язвительности поэта чересчур серьезно. Как и многие мастера слова, Ским был тонкой натурой и в тот момент, когда писал эти строки, находился в Хинерионе в ссылке, которая, очевидно, далась ему нелегко. Оказаться в опале в Трелейне легче легкого: шаг вперед – и ты впадаешь в немилость, будто в открывшийся под ногами потайной люк. Тебя вышвыривают из дома в верховьях реки по обвинению в «призывах к мятежу» или какой-нибудь схожей ерунде, вынуждают отчитываться перед Комитетом по защите общественной морали, а те щедрые покровители, что недавно тебя поддерживали, быстро исчезают один за другим. Да, пробуждение вышло не из легких, и Рингил, который в достаточно молодом возрасте обрел врага в лице Комитета, без труда мог вообразить, какой урон это нанесло хрупкому самолюбию Шенда. Какой резкий и холодный ветер отчаяния засвистел в образовавшейся дыре. Можно написать – если таков талант, доставшийся от природы – практически что угодно, особенно заискивая перед кем-нибудь, чтобы избавиться от этого холода. А анти-ихельтетская риторика была достаточно безопасным средством снискать расположение трелейнской верхушки. Если же благоразумно добавить приправу в виде подхалимских восхвалений в адрес столицы и ее напыщенных старейшин – кто знает, чего удастся добиться, заручившись помощью друзей, которые доведут написанное до сведения нужных людей.

В случае с Шендом на это ушло почти три года, но постоянный поток писем друзьям и семье, где громко провозглашались любовь к Трелейну и ужас от того, как его культуру уродует иноземная, наконец сделали свое дело. Поэт отправился домой после полного помилования и сделки с Университетом, в рамках которой его письма опубликовали под одной обложкой, озаглавив «Моя далекая любовь». Рингил прочитал эту книгу, взяв ее с собой в северный экспедиционный поход, и впоследствии часто подтирал ее страницами зад.

Хотя в одном Шенд был прав: Хинерион – действительно город-дворняга, бурлящая мешанина влияний севера и юга, которая никому по-настоящему не принадлежит и состоит из людей, держащих путь то ли в одну, то ли в другую сторону.

Это была одна из тех вещей, которые Рингилу во время предыдущих визитов больше всего понравились в этом месте.

А нынче город идеально подходил для того, чтобы в нем спрятаться.

Поэтому они проехали через ворота Черных Парусов в сумерках, затерявшись в толпе прибывших на кораблях, чьи владельцы не имели разрешения входить в главную гавань и были вынуждены причалить в полутора милях от городских стен. Вспомогательная гавань выглядела убого: вереница причалов, тянущихся от немощеного берега в сторону глубоководья, да множество хлипких деревянных лачуг вдоль грунтовой дороги в город. Таверна, бордель и лавка судового поставщика – больше взглянуть не на что, а Городская стража демонстративно отказывалась здесь кого бы то ни было защищать. Имея это в виду, большинство капитанов нанимали дешевых охранников, чтобы не давать в обиду свои суда на якоре и сопровождать пассажиров и груз в город и обратно. Видавшие виды головорезы и испытанная в деле сталь, которую они несли, были обычным зрелищем на дороге Черных Парусов, так что Эрил и Рингил не слишком там выделялись. Оба выглядели грязными и неряшливыми после странствий; Рингил спрятал черный парчовый плащ, сменив его на дешевую шерстяную накидку из лавки. Еще он туго обвязал ножны Друга Воронов разрезанной на ленты попоной; навершие, рукоять и гарду измазал сажей и пеплом от костра. Теперь никто не смог бы сказать, что это за оружие. Лицо он тоже испачкал в саже, чтобы замаскировать шрам и лихорадочную бледность, которую востроглазый часовой мог принять за симптом чумы.

«Судя по тому, как я себя чувствую, это вполне может быть сраная чума».

«Хорош ныть, герой».

Он стиснул зубы, чтобы сдержать дрожь, и понадеялся, что его пустой и лихорадочный взгляд сойдет за обычную профессиональную отрешенность человека, избравшего ремеслом насилие.

Он зря волновался. Караульный наряд у ворот, скучая и зевая, удостоил их с Эрилом лишь беглым взглядом, пока капитан брал пошлину и клал в карман. Их даже не попросили спешиться. Скрещенные пики поднялись, и капитан взмахом руки велел проезжать.

Стоило миновать ворота, как на дорогу выскочили зазывалы – большей частью мальчишки не старше десяти лет.

– Комнаты, господа, комнаты. Прекрасный вид на океан.

– Конюшни имперского уровня, обученные в империи конюхи…

– Прекрасные вина, господа, и подают их прекрасные женщины. У них немалый опыт в обращении с горлышком бутылки, вы же понимаете, о чем я?

Рингил, понукая лошадь, поравнялся с Эрилом.

– Найди что-нибудь поближе к гавани, – пробормотал он. – Но не так близко, чтобы нам пришлось ее нюхать. С видом на причалы – я хочу знать, что там пришвартовано.

Эрил кивнул.

– Будет сделано.

– Потом встретимся на главной площади. Контора охотников за головами, под южной колоннадой.

– Хорошо. – Эрил пригляделся к нему. – Ты в порядке?

– Нет, – дрожащим голосом ответил Рингил. – Но прямо сейчас ни хрена не поделаешь. Увидимся там.

Он направил лошадь в сторону от главной улицы, на один из более крутых и менее оживленных переулков, которые вели прямо в центр Хинериона. Лошади это не очень понравилось, но Рингил, пока они спускались, гладил ее по шее и успокаивал, как мог, пусть даже все это время по его телу то и дело пробегали сильные судороги, рождаясь где-то за грудиной и уходя вдоль конечностей.

– Мы с тобой вдвоем, девочка, – бормотал он. – Мы с тобой вдвоем.

Внизу, у южной колоннады, он подавил дрожь с усилием, будто отложил непонравившуюся книгу, и спешился у коновязи конторы охотников за головами. Привязал там лошадь, дал монетку ошивавшемуся неподалеку мальчишке, чтобы присмотрел, и вошел под сень крыши, которую поддерживала колоннада. Двери конторы были широко распахнуты; желтоватый свет фонарей лился на мостовую, и повсюду стояли или сидели мужчины в поношенной одежде числом около дюжины. Их профессия заявляла о себе блеском дешевой зазубренной стали: вот топор, закрепленный на широкой спине, выглядывает из-за плеча; вот меч, чей владелец вместо ножен прицепил к поясу веревочную петлю; вот пара мерзких парашальских ножей, а вот и маджакское копье-посох – с десяти шагов видно, поддельное.

В целом, мужчины были под стать оружию: грязные, покрытые шрамами и битые жизнью.

«Ну… только не думай, что сам сейчас выглядишь блистательно, Гил».

Собравшаяся компания, похоже, пришла к тому же выводу. Они взглянули на него без любопытства, когда он вышел на свет, признали за своего и вернулись к разговорам вполголоса и играм в кости, занимавшим их ранее. Один седой и бородатый пожилой воин дернул в его сторону подбородком, что вполне могло означать дружелюбие.