Клэр Элиза Бартлетт - Мы правим ночью [litres]

С помощью Узора она выбралась из кабины, но, спускаясь, совершила неловкое движение и грохнулась на землю. Ноги отозвались покалыванием, в культях забилась боль.

– Отличная работа, – сказала Тамара, пожала ей руку и пошла за Пави.

К Ревне бросились Катя и Елена.

– Ты в порядке? – спросила последняя и схватила ее за руку, будто стоило Ревне сделать еще хоть шаг, как она тут же упала бы.

– Все хорошо, – ответила девушка.

Хотя Ревна, уходя с поля, хромала, ей на самом деле было хорошо. Даже замечательно. Тело ощущало себя как-то иначе, словно представляло собой теперь нечто большее.

По окончании полетов Тамара собрала их всех у себя в кабинете. Столпившись в небольшой комнатке, пилоты потирали руки, пытаясь согреться, пока она разливала по крохотным чашечкам чай из самовара. Потом плеснула в каждую капельку кумыса.

– За вас, дорогие мои, – сказала она и приподняла в их честь свою чашку.

Девушки в ответ приподняли свои и выпили. Ощутив во рту горьковато-кислый вкус молока, Ревна изо всех сил постаралась не скривиться. Мама никогда не любила такие напитки, а папа предпочитал ром из сахарной свеклы, добавляя в него для свежести мяту. Кобылье молоко пили в сельской местности, а Таммин был город промышленный. Однако ритуал посвящения был важнее напитка.

Они несколько минут посидели молча, наслаждаясь теплом и приправленным кумысом чаем. Прихлебывая его, Ревна подумала, что ее боевые подруги могли казаться подозрительно добропорядочными девушками Союза, но теперь их объединяло другое – они все были пилотами.

– Честно говоря, – сказала Пави, – я никогда не думала, что нам это по силам.

– А я всегда знала, что мы способны на все, – возразила ей Катя.

Это и был тот секрет, который объединял их, когда они держали в руках чашки и пили крепкий чай с пикантной добавкой. Это был секрет, который объединял их, когда они, улыбаясь друг другу, шли на ужин. И заключался он совсем не в том, что они умели летать или могли пользоваться Узором. Мы способны на все.

За ужином все внимание приковывала к себе стайка хихикающих пилотов. Линне никто не рассказал, что произошло, а сама она ни о чем не спрашивала. У нее был довольно паршивый день. Штурманам выдали первые попавшиеся – из тех, что приводились в действие искрами, – машины, какие только оказались под рукой на базе, и заставили на них практиковаться.

Линне до сих пор чувствовала, как в ее кожу вонзается длинная игла генератора, – будто тонкая нить, по которой из нее, казалось, уходила жизнь. Никогда прежде она еще не чувствовала себя так плохо. В бывшем полку, на занятиях с искрами, она все контролировала и держала в своих руках, но теперь напрочь была этого лишена.

Что еще хуже, остальные даже не думали жаловаться. Они без конца болтали, рассуждая о пилотах и о том, как прошел первый день полетов. И никому из них не было никакого дела до тех искр, которые им пришлось потерять. Линне боялась расспрашивать Надю, как она все это проделала, несмотря на то, что, приводя в действие одну машину за другой, суровая девушка предварительно читала руководство по эксплуатации.

Линне поглядывала одним глазом на дверь столовой, на тот случай, если войдут Таннов с Досторовым. Но они так и не появились. Не исключено, что скаровцы питались где-то в другом месте, где еда была получше. Молча она прикончила свой ужин, посчитав это личной победой. Потом отправилась в комнату, легла в постель и растянулась на жесткой доске.

Так называемые ночные бомбардировщики никогда не пойдут в бой. А если бы пошли, то война их сломала бы.

Дверь с грохотом распахнулась, и в комнату влетела Елена. Увидев Линне, она замерла на месте и покраснела.

Да, Линне тоже не знала, что сказать. Если бы знала, то за ужином была бы более общительным компаньоном. Через мгновение до ее слуха донесся скрип кровати Елены – та села, сбросила ботинки и облегченно вздохнула.

Линне старательно ее игнорировала. Ей хотелось только одного – спокойно полежать. Раньше, в полку Кослена, она жила одной жизнью с парнями и даже привыкла к этому, слишком привыкла; но в Интелгарде она сжалась в комок и замолчала.

Елена покопалась в своем ранце, подняла глаза и перехватила взгляд Линне.

– В столовую не идешь?

– Зачем? – спросила Линне.

– И правда – зачем? – прошептала Елена.

Наконец она нашла, что искала, – пару черных туфелек на каблуках и шерстяное платье. Затем расстегнула мундир и стащила его, оставшись в одних трусиках и бюстгальтере. Линне отвернулась к стене. Здесь все было иначе. Девушки не знали стыда. Она год за годом пряталась, переодевалась, когда ее никто не мог видеть, и каждый раз оглядывалась через плечо, когда снимала рубашку. Вставала на час раньше, чтобы принять душ и оставить на бритве немного мыльной пены. Когда были месячные, стирала по ночам окровавленные тряпки. И не могла теперь перестать заматывать грудь тугой лентой, словно иначе признала бы, что ей здесь действительно хорошо. Хотя винить в этом полк Зимы было бы неправильно, ей казались неуместными бесцеремонные манеры Елены. Совсем не солдатские.

Что-то глухо упало на пол. Линне обернулась. Это уронила свои туфли Елена. Ее небесно-голубое платье больше подходило для лета, чем для поздней осени. Голые ноги на улице наверняка замерзнут, но ей, казалось, не было до этого никакого дела. Она сунула ноги в туфельки, схватила армейскую куртку и вышла, не удостоив Линне даже взглядом.

Куда это она так вырядилась? Первым делом в голову пришла мысль о парне, который дожидался ее с цветами в руках и глупой улыбкой на лице.

Шея Линне полыхнула жаром. Тридцать первый наверняка перещеголяет ночных бомбардировщиков в амурных вопросах. Она совсем не удивилась бы, если бы какой-нибудь парень попытался использовать секс, чтобы доказать, что женщинам в армии не место.

Линне соскользнула с кровати и надела ботинки. Она метнула искры и сжала их в руках. Если она затеет драку, об этом тут же узнают Зима и Гесовец и полк затопит волной слухов. Но если немного побалуется своей магией, всего ничего, то лишь напугает обидчика, и позже всегда сможет списать это на неумелое обращение с искрами.

Даже не подумав зашнуровать ботинки, она схватила куртку и выбежала на улицу.

Елена уже дошла до середины двора, стараясь шагать быстрее, чем позволяли ее симпатичные туфельки. Ветер бросил Линне в лицо волосы. Солнце давно закатилось за горы, окрасив ночь в темную кобальтовую синь. Над ее искрившимися руками поднимался пар.

Елена шла по направлению к столовой. Но вместо того, чтобы скользнуть в сторону, как думала Линне, подошла ко входу в помещение и открыла дверь. Линне услышала тихий и проникновенный напев трубы, прежде чем Елена скрылась внутри.