Виктория Шваб - Туннель из костей [litres]

Родители снова надевают одежду для съемок, приводят в порядок прически и пытаются изображать спокойствие, пока мы ждем Полин. Но когда папа видит, что я обуваюсь, он качает головой.

– Нет, Кэсс. Вы с Адель останетесь здесь.

У меня ёкает сердце.

– Но я хочу с вами!

Мама трет переносицу.

– Не понимаю, – начинает она. – В первый раз катакомбы тебя так напугали, что…

– Я не буду вам мешать, – обещаю я и продолжаю ныть: – Ну, пожалуйста…

– Дело не в том, что ты будешь мешать, золотко, – говорит мама.

– Но в прошлый раз ты так рвалась поскорее уйти, – перебивает папа. – Что за неожиданная перемена?

Как бы тебе объяснить , – думаю я, – что в городе появился полтергейст, и я должна напомнить ему, кто он и как умер, а потом отослать прочь, пока он не покалечил еще больше людей .

Но папе это сказать я не могу, поэтому избираю другую тактику.

– Катакомбы – это такое место… Обычно людям удается там побывать один раз, не больше, – говорю я. – И я не хочу упустить случай снова побывать там. Даже если и было немного страшно. И вообще, вы же поручили мне важное дело, фотографировать. Я хочу делать свою работу.

Видно, что они колеблются, и я привожу последний довод.

– А еще Адель! Я хочу ей все показать.

Не сказать, чтобы Адель смотрела на меня с энтузиазмом, но я безмолвно умоляю ее не спорить.

Мама вздыхает, а папа кивает и смотрит на часы.

– Ну что ж, тогда бери куртку. Вечером прохладно.

Мне хочется подскочить и обнять его! Но это выглядело бы чересчур подозрительно, а я не могу допустить, чтобы у родителей возникли вопросы. У них сейчас своих забот хватает.

В вестибюле нас ждет Полин.

Она взяла напрокат машину. Антон и Аннетт уже сидят там. Папа с виноватым видом отдает им то, что осталось от пленки, но Антон отмахивается от извинений и берет футляр.

– C’est la vie , – усмехается он. – Бывает и не такое.

– Только если ты не Кэссиди Блейк, – язвительно замечает Джейкоб, когда машина трогается с места. – Потому что тогда ты сама их притягиваешь, а иногда и устраиваешь .

До зеленого павильона мы добираемся уже затемно.

Нас ждет охранник. Мы подходим, я фотографирую табличку у входа и отправляю Ларе.

Я:Входим. Надеюсь, что я справлюсь.

Я:Если я умру, не отсылай Джейкоба.

Я выключаю телефон, убираю в карман и глубоко вздыхаю.

Признание: я очень боюсь. Боюсь, что мой план сработает. Боюсь, что он не сработает. Боюсь того, что ждет нас там внизу, в темноте.

Жаль, что солнце уже село.

Я прекрасно понимаю, что разницы никакой – внизу всегда темно, это же под землей. И мне должно быть все равно – но почему-то не получается. Подходя к двери, я чувствую то, о чем всегда говорит мама: после того, как солнце заходит, мир ощущается, звучит и даже пахнет по-другому.

В воздухе не осталось тепла, чтобы прогнать холод.

Не осталось света, чтобы прогнать тени.

Я знаю, что в темноте привидений не больше, чем днем.

Можно сказать и по-другому: днем их не меньше, чем ночью. Но все равно в темноте намного страшнее.

– Дай призрачные пять на удачу, – говорит Джейкоб, протягивая руку, но держит ее не высоко, как обычно, а совсем низко, так что мне приходится шлепать по ней сверху.

На удачу , думаю я, но вместо того, чтобы изобразить звук шлепка, как обычно, мы оба молчим. Потом кладем руку на руку. Чем ближе получится, тем лучше.

Другой рукой я проверяю аппарат, висящий на шее. Вставить новую пленку я не успела, но все равно – это талисман. Оберег, приносящий удачу. Немного фотоволшебства не повредит. И еще одно, конечно: его ослепительно-белая вспышка остановит любого призрака.

Охранник вставляет тяжелый ключ в замок и с трудом отодвигает железные ворота, ненамного – только чтобы мы могли протиснуться внутрь. Я думаю о Тома, таком маленьком, что он легко проскользнул бы между решеткой и стеной.

Телевизионщики идут вперед, за ними мама, потом папа. Я собираюсь пойти за ними, но вдруг замечаю, что Адель нет рядом. Оглянувшись, я вижу, что она стоит у выхода из павильона, золотые кроссовки нервно постукивают по полу. Она кусает губу, вглядываясь в темноту у меня за спиной.

– Знаешь, – говорит она, – вообще-то уже поздно. Мне, пожалуй, пора домой.

Ее голова высоко поднята, подбородок независимо вздернут. До сих пор она держалась так храбро и решительно, что легко было забыть: она еще совсем ребенок.

– Ты права, – киваю я. – Мама, наверное, тебя заждалась.

– Да, – соглашается она. – Ты не думай, я бы осталась, – гордо добавляет она, – просто…

– Все нормально, – я кладу руку ей на плечо. – Ты нам очень помогла. Без тебя я ни за что ни до чего не докопалась бы. Ну, а дальше уж я сама.

Ее глаза, проницательные и немного колючие, смотрят прямо на меня.

– Ты уверена, что сумеешь это сделать?

Нет , думаю я. До полной уверенности, мне как до Луны. Но вслух говорю другое:

– Надеюсь, что справлюсь.

Адель шмыгает носом и кивает.

– Ладно.

Адель поворачивается, чтобы уйти, но вдруг мне в голову приходит мысль.

– Постой, – окликаю я ее, а сама ныряю в зеленый павильон. Догнав папу, я вытаскиваю из его кармана пакетик с шалфеем и солью. Ему хватит, там еще много осталось.

– Это еще что, откуда это здесь? – удивляется папа, но я уже бегу назад, к Адель.

Джейкоб отскакивает, зажимая нос, а я отдаю пакетик девочке.

– Вот, это для твоей безопасности, – говорю я.

Адель смотрит на пакетик, потом обнимает меня.

– Bonne chance , Кэссиди Блейк.

– Это «будь осторожна» по-французски?

Адель мотает головой.

– Это значит: «желаю удачи».

Я улыбаюсь ей.

– Merci , Адель Лоран.

– Пока, малявка, – кричит Джейкоб вслед девочке, которая бежит ко входу в метро.

– Кэссиди! – зовет меня мама, и я делаю вдох, как будто собираюсь нырнуть в воду.

– Ты готова? – спрашивает Джейкоб.

– Не очень.

– Но мы же все равно это сделаем, правда?

– Ага. Конечно.

Я решительно выпрямляюсь и иду к дверям. Пройдя через турникет, мы догоняем нашу группу и немного медлим на верхней ступеньке винтовой лестницы, которая уходит вниз. Мама и папа идут первыми, за ними Антон и Аннет с камерами на плечах. Я вижу красные огоньки: значит, съемка уже началась. Мы идем за телеоператорами, сначала я, за мной Джейкоб и Полин.

Спускаемся на шесть лестничных пролетов. Гулкое эхо наших шагов отдается от стен.

Un, deux, trois – считаю я, когда мы спускаемся на один этаж, второй, третий. Quatre, cinq — заканчиваю я, когда мы спускаемся в самый низ.

В лицо нам навстречу дует ветер, затхлый и холодный, как будто туннели дышат.

Я кутаюсь в куртку, под ней шуршат старые фотографии Тома и его семьи. А потом начинается десятиминутная прогулка по пустым туннелям к самому входу в Царство мертвых.