Синтия Хэнд - Священная [litres]

Я забрасываю белую одежду в стирку и наливаю отбеливателя, чувствуя внутри такой страх, что хочется кричать. Разрушить тишину, воцарившуюся в доме. И это не чужая грусть, не скорбь Чернокрылого, а мои чувства. И я сама виновата в их появлении.

Борясь с грустью, я возвращаюсь в свою комнату, чтобы сделать домашнее задание.

Борясь с грустью, болтаю с Венди. Она в восторге от университета, и все ее разговоры лишь о том, как выглядит общежитие и как будет здорово там учиться и жить. Я пытаюсь подыграть ей и притворяюсь, что тоже взволнована учебой, но чувствую лишь грусть.

Грусть, грусть, грусть.

Чуть позже, когда пищит стиральная машинка, я отправляюсь переложить вещи в сушилку. И примерно на середине процесса вдруг ощущаю, как грусть отступает. Она сменяется невероятной, всепоглощающей радостью и теплом, которые наполняют меня. Ощущение, что все будет хорошо, и головокружительное счастье настолько ошеломляют, что хочется громко смеяться. Я закрываю рот рукой и зажмуриваюсь, пытаясь успокоить эти чувства. Я не понимаю, откуда они взялись. Происходит что-то странное.

Может, у меня уже просто поехала крыша?

Но тут раздается звонок в дверь.

Я роняю трусы Джеффри на пол прачечной и несусь вниз по лестнице к двери. Добравшись до нее, привстаю на цыпочки, а затем выглядываю в маленькое окошко. И у меня перехватывает дыхание.

На крыльце стоит ангел. Именно его я и почувствовала. Ангела . Белокрылого, если точнее. Высокий золотоволосый мужчина, от которого исходит такая любовь, что на глаза наворачиваются слезы счастья.

Я распахиваю дверь.

– Папа?

Он поворачивается ко мне и улыбается своей глуповатой кривой улыбкой, о которой я даже не помнила до этого момента. Я молча смотрю на него, любуясь тем, как солнце сияет в его волосах каким-то неземным светом. Разглядываю лицо, которое не постарело ни на день с тех пор, как мы виделись четыре года назад, да и в принципе оставалось таким же, сколько я себя помню. Он не изменился. И почему я никогда не замечала этого раньше?

Папа ангел.

– Не хочешь обнять меня? – спрашивает он.

Я, словно зомби, шагаю к нему.

В этот момент я должна была бы чувствовать удивление. Ошеломление. Потрясение. Пытаться осознать абсолютную невероятность происходящего. Но я ощущаю лишь его радость. Как розовые занавески и папины руки на моей талии, пока он поднимает меня высоко над головой. Вот такую радость. Он крепко обнимает меня, слегка приподнимает над полом и, смеясь, опускает обратно.

– Я скучал по тебе, – говорит он.

Папа потрясающе красив. Он, как и Семъйяза, словно статуя, вылитая из идеальной мужской формы. Вот только там, где в Чернокрылом проступает тьма, у папы золото. Золотистые волосы. Золотистая кожа. Глаза цвета серебра, которые кажутся и холодными и теплыми одновременно. В них таится что-то древнее, словно в их глубинах скрыто множество знаний. И, как и Семъйязе, папе можно дать и двадцать, и тридцать, и сорок лет, в зависимости от того, как сильно к нему присматриваться.

Так что у меня в голове не укладывается, что именно он – мой вечно отсутствующий отец, с которым мы изредка вели неуклюжие беседы по телефону все эти годы.

– Папа… – шепчу я. – Но как?

– У нас еще будет время все обсудить. А прямо сейчас проведи меня, пожалуйста, к маме.

– Конечно.

Я отступаю в прихожую, наблюдая, как этот сияющий широкоплечий мужчина входит в наш дом. Его движения плавные, грациозные и совершенно не свойственные человеку. Но в нем есть и что-то еще. Я словно вижу его в двух ипостасях, как Семъйязу, – человеческую оболочку и расплывающийся от движений контур вокруг нее. Но с папой эти две ипостаси кажутся более цельными. Так что я не могу сказать, какая из них настоящая, а какая лишь оболочка.

– Уверен, теперь, когда ты знаешь всю правду о себе, это стало для тебя настоящим сюрпризом, – улыбаясь, говорит он.

Это очень сильное преуменьшение. У меня во рту пересохло так, будто я его давно не закрывала.

– Но, может, все-таки проводишь меня к маме? – напоминает он.

Верно. Хватит пялиться на него. Я разворачиваюсь и иду по коридору.

– Будешь что-нибудь пить? Стакан воды или сока, может, кофе или еще что-нибудь? – бормочу я, когда мы проходим мимо кухни.

В этот момент я, как никогда, осознаю, что совершенно его не знаю. И не могу даже предположить, какой напиток он предпочитает.

– Нет, спасибо, – вежливо отвечает он. – Только увидеться с твоей мамой.

Мы подходим к двери в мамину комнату. Я стучу, и Кэролин тут же открывает. Она смотрит прямо на отца, и на ее лице мгновенно отражается удивление, а глаза становятся такими большими, что мне становится смешно.

– Он… ну… хотел увидеть маму.

Кэролин быстро приходит в себя и, кивнув, отступает, чтобы мы могли зайти в комнату.

Мама спит, удобно расположившись на подушках. Ее каштановые волосы, прикрывающие бледное, но умиротворенное лицо, слегка разметались. Папа опускается на стул рядом с кроватью и едва касается пряди волос, которая поседела за последние дни. А затем наклоняется и нежно берет ее руку в свои.

Она шевелится и вздыхает.

– «Все дни казались темной ночью без тебя, А ночи – днями, если ты во сне гостила у меня» [14] Отрывок из 43-го сонета Шекспира. , – шепчет папа.

Она открывает глаза.

– Михаил.

– Привет, красавица. – Папа подносит ее руку к губам, целует и прижимает к своей щеке.

Не знаю, какой я представляла встречу моих родителей, но уж точно не такой. Как будто он никогда нас не оставлял на подъездной дорожке. Никаких расставаний. Или разводов. Он словно вообще никуда не уезжал.

– Как долго ты можешь здесь оставаться? – спрашивает она.

– Достаточно долго, – отвечает он.

Она закрывает глаза. И на ее лице появляется красивейшая из улыбок, а когда она вновь открывает глаза, в них стоят слезы. Слезы счастья. Папа заставил маму заплакать от счастья.

Кэролин, стоящая в дальнем конце комнаты, деликатно откашливается.

– Я лучше пойду. Не думаю, что моя помощь вам понадобится.

Мама кивает.

– Спасибо, Кэролин. И я прошу, пожалуйста, не говори об этом никому. Даже членам общины. Очень прошу.

– Обещаю, – говорит Кэролин и закрывает за собой дверь.

Мама наконец замечает, что я здесь.

– Привет, милая.

– Привет, – ошеломленно отвечаю я, не в силах отвести взгляда от соединенных рук родителей.

– Как проходит день? – спрашивает она с той озорной ноткой, которую я не слышала уже несколько недель.

– О, прекрасно. Я только что узнала, что мой отец ангел, – беспечно отвечаю я. – И это пока не укладывается в голове.

– Я так и думала.

– Вот что ты мне не говорила, да? Что так тщательно скрывала?

Ее глаза сверкают. Меня поражает, насколько счастливой она выглядит. И от этого просто невозможно на нее злиться.