Синтия Хэнд - Священная [litres]

– Джеффри, – предостерегающе начинает мама.

Но папа поднимает руку.

– Нет, все в порядке. Это хороший вопрос.

Он внимательно смотрит на Джеффри. И есть в его взгляде что-то царственное, что-то, внушающее уважение, даже если тебе не хочется его испытывать. Поэтому неудивительно, что Джеффри сглатывает и опускает глаза.

– Понимаешь, это никак не повлияло бы на меня. Зато повлияло бы на вас.

– Михаил, – шепчет мама. – Ты уверен?

– Пришло время все рассказать, Мэгги. И ты знала, что это когда-нибудь случится, – поглаживая ее руку, говорит он. А затем вновь поворачивается к нам. – Я истинный ангел. А ваша мать – Димидиус, полукровка. Так что вы с сестрой относитесь к очень редким и очень могущественным обладателям ангельской крови. Мы называем их Трипларами.

– Трипларами? – повторяет Джеффри. – Типа, три четверти?

– Этот мир очень опасен для Трипларов, – продолжает папа. – Они появляются крайне редко, так что их возможности малоизвестны, но существует мнение, что Триплары ближе к ангелам, чем к людям. Они обладают практически теми же способностями, что и истинные ангелы, но с одним существенным отличием.

– И каким же? – спрашивает Джеффри.

– Свобода воли, – говорит папа. – Да, вы так же почувствуете скорбь или радость от ваших действий, но по большей части совершенно свободны выбирать свой собственный путь.

– А это опасно, потому что… – подталкиваю я.

– Делает вас очень привлекательными для тьмы. И все немногие Триплары, появившиеся на земле, привлекали внимание врагов. Их постоянно выслеживали, и если не удавалось привлечь на сторону тьмы, то убивали. Вот почему мы с вашей матерью приложили столько усилий, чтобы никто о вас не узнал. Мы решили, что должны скрыть ваше происхождение даже от вас самих. Мы хотели защитить вас.

– Тогда зачем вы говорите нам это сейчас? – спрашивает брат.

На лице папы появляется легкая улыбка.

– Потому что вы и так привлекли внимание врага. И, думаю, это было неизбежно. Так что теперь эти знания никак не повлияют на вашу безопасность. Мы всегда знали, что не сможем прятать вас вечно. Мы просто хотели, чтобы вы как можно дольше пожили человеческой жизнью. Но пришло время узнать правду.

В комнате повисает тишина, пока мы с Джеффри пытаемся переварить эту новость. Мы – Триплары. На три четверти ангелы. И совсем не Квартариусы. Но не эти слова сейчас не дают мне покоя.

А то, что я больше ангел, чем человек.

Итак, папа оказался ангелом. Что делает нас чудиками даже среди обладателей ангельской крови. Теперь становится понятно, почему мама не брала нас на собрание общины до этого года. Она прятала нас даже от других обладателей ангельской крови. Защищала, как сказал папа, даже от нас самих.

Мама выглядит умиротворенной и подолгу спит. Ей потребовалось много сил, чтобы рассказать историю, которую она так долго и усердно скрывала. Но в моменты бодрствования она выглядит хоть и усталой, но в то же время и счастливой. Скорее даже, снявшей груз с души. Как будто, рассказав нам правду, почувствовала себя свободнее.

Весь вечер я провожу с папой. И все время смотрю на него. Порой он выглядит, как обычный человек: когда шутит с Билли или с удовольствием поедает приготовленный ею для нас ужин. Кстати, это заставило меня задуматься, а нужна ли ангелам пища так же, как и нам. Но потом наступают моменты, когда он выглядит, словно пришелец из другого мира. Например, он решил воспользоваться пультом дистанционного управления. Он смотрел на него несколько минут, словно это какая-то волшебная палочка. Но папа быстро разобрался, как им пользоваться, после чего погрузился в удивительный мир кабельного телевидения.

– Как же тут много каналов, – удивленно бормочет он. – В прошлый раз, когда я смотрел телевизор, их было всего четыре. Как вы выбираете, что смотреть?

Я пожимаю плечами, потому что редко смотрю телевизор. Да и вряд ли папе понравится смотреть шоу «Холостяк».

– Джеффри чаще всего смотрит «И-Эс-Пи-Эн».

Папа непонимающе смотрит на меня.

– Это спортивный канал.

– У вас есть канал, полностью посвященный спорту? – говорит он с благоговейными нотками в голосе.

Оказывается, папа фанат баскетбола. Жаль, что Джеффри не остался с нами посмотреть телевизор. Я не могу перестать глазеть на папу и как завороженная следить за каждым его движением, но брат почему-то не может находиться рядом с ним. Как только наши «семейные посиделки» закончились, он тут же скрылся в своей комнате. И уже несколько часов оттуда не доносилось ни звука, даже привычного грохота музыки.

Так что я пытаюсь почувствовать его, что совершенно не трудно сделать. Я много тренировалась включать и отключать свою эмпатию после маминого урока. Поэтому мне удается почти не обращать внимания на пульсирующий венец папы, который он старается сдерживать, и я направляю свое сознание наверх, в комнату Джеффри.

Брат сходит с ума. Ему плевать, почему родители это сделали. Он не может перестать злиться, хоть и пытается успокоиться. Он считает, что они оба предали нас. И его не интересуют их мотивы. Главное, что они лгали нам.

Вот только ему больше не хочется играть по правилам. Он устал от этого. Ему надоело чувствовать себя пешкой на какой-то божественной шахматной доске.

И я понимаю, что какой-то частью души разделяю его чувства. Но трудно злиться, когда от одного присутствия папы тебя затапливает такая радость, что все темные мысли и обиды исчезают из головы. Это кажется несправедливым, будто мне не позволено испытывать то, что я чувствую. Вот только я, к сожалению, даже не могу обидеться за это на папу.

– Мне кажется, мы бы смогли справиться с этим, – говорю я маме чуть позже, когда помогаю ей дойти из ванной до кровати.

Есть что-то неправильное во всем этом. В ее крошечных, неуверенных шагах, в том, что она не может сходить в туалет без чьей-то поддержки. И маме это тоже не нравится. Каждый раз, когда ей приходится просить нас о помощи, на ее лице появляется такое мрачное выражение, словно, будь у нее возможность, она бы ни за что не позволила нам увидеть ее такой.

– С чем? – спрашивает она.

– С правдой. Что наш папа ангел. Что мы Триплары. Со всем этим. Мы бы смогли сохранить это в тайне.

– Ну-ну, – бормочет она. – Ведь у тебя это так хорошо получается.

– Если бы я знала, что речь идет о жизни и смерти, то держала бы рот на замке, – возмущаюсь я. – Не надо считать меня идиоткой.

Я откидываю одеяло и осторожно придерживаю маму, пока она опускается на кровать. А затем натягиваю одеяло до талии и разглаживаю его.

– Я не могла рисковать, – говорит она.

– Почему?

Она жестом просит меня сесть, и я опускаюсь на край кровати. Мама закрывает глаза, а когда открывает вновь, я вижу в них неодобрение.