Анна Удьярова - История Смотрителя Маяка и одного мира

Но все, как обычно в этот день, улыбались и дарили друг другу цветы, король махал подданным из своей кареты, а под Аркой Победителей даже задержался и вышел поприветствовать горожан. Оланзо выглядел излучающим неоправданную уверенность и даже подозрительную браваду, и те, кто хотел верить в лучшее, могли удовлетвориться этой картиной.

Другой участник королевского выезда не желал выставлять себя на всеобщее обозрение — поэтому сидел у того окна кареты, которое было наглухо задёрнуто парчовой шторой.

— Подумать только, я мог остаться здесь навсегда, — весело сказал король, возвращаясь в карету и приказывая вознице править ко дворцу, — если бы не твои ребята.

Малум, как всегда непроницаемый, хмыкнул из сумрака кареты.

— Это наша работа, Мэйлори, — скромно добавил он, завершая блестящую мизансцену.

Всё складывалось идеально. Настолько, что это даже немного портило удовольствие от игры. Но Малум никогда не проявлял глупости великодушия — даже если у противника не было ни одного шанса.

Тюремный служитель грубо растолкал Голари. Первому советнику понадобилось несколько секунд на то, чтобы сообразить, что он не в особняке Претосов, что не придёт Сервиш, требуя завтрака, что не нужно спешить во дворец, потому что он и так уже почти во дворце — только на несколько десятков шагов ниже, чем обычно. И всё это вместе отразилось в кривой улыбке и вежливой благодарности служителю, который небрежно поставил на стол железную тарелку с куском чёрствого хлеба и кружку с водой, расплескав половину. Услышав вместо привычной брани приветливые слова, служитель Королевской тюрьмы немного умерил свою грубость, когда сказал: «Сэйлори требует вас к себе через десять минут, ешьте и собирайтесь. Вот можно умыться» — и кивнул на кувшин с мутной, пахнущей лягушками водой, который также водрузил на стол.

Голари чувствовал, что уже поздний вечер: судя по тому, как прояснилось сознание, ему удалось поспать часов семь. В середине дигета это была настоящая роскошь.

Оставшись один, Первый советник тщательно умылся, отряхнул свою одежду от паутины, которую он не заметил, когда уснул вчера, и съел хлеб, запивая водой. Как только он сделал последний глоток, явился служитель (уже другой, не тот, который приходил, — более серьёзный и деловитый, похожий на птичника) и преувеличенно строго велел следовать за ним.

Приглушённый свет вечерних ламп, развешенных по стенам в коридорах дворца, слепил Голари, ковры были слишком мягкие, а цветы с праздника, расставленные в напольных вазах — пахли слишком сладко. Первый советник чувствовал, как начинает болеть голова, напоминая о том, что в его возрасте нужно больше беречь себя, как вместо паники к горлу поднимается лёгкая тошнота. Впрочем, похожее чувство профессор испытывал на светских мероприятиях, на которых должен был присутствовать по должности. Хотя с них, по крайней мере, можно было уйти, сославшись на плохое самочувствие.

Заметив, что стражник ведёт его мимо официальной королевской приёмной дальше, в сторону рабочего кабинета, где Сэйлори принимал только близких себе людей, Голари невольно ободрился: видимо, у Оланзо всё-таки осталось уважение к своему советнику, и он хочет поговорить, объяснить, что по-другому никак.

Однако наивные глупые мысли без промедления разбились о риф действительности: в кабинете король был не один, а с главным птичником, устроившимся в кресле Первого советника с тем самым фальшиво-скромным выражением лица, от которого Голари всегда становилось тоскливо и хотелось бежать, пока хватит сил.

Профессор Претос уговаривал себя, что это недолго, что скоро всё закончится, что Малум хочет торжествовать, наблюдая незавидное положение своего недруга, — и надо позволить ему это сделать, потому что потом, если повезёт, можно будет уйти вниз, в темноту, на дно, и на какое-то время остаться одному. Но паника наступала неостановимо, как илайская конница. И Голари использовал своё последнее средство: начал читать про себя любимейшую «Балладу ошибок».

« Когда от прибыли откажется купец , — повторял про себя Голари, каждым словом цепляясь за отвесную скалу, — Когда в поход пойдёт Кахольский лес… »

— Лори Первый советник, вы меня слышите? — недовольный голос короля бесцеремонно нарушил ритм Котрила Лийора.

Но Голари был уже вооружён. Поэтому он поклонился Оланзо почти идеально — как будто на мастер-классе по придворному этикету для шейлирских наследников.

— Прошу меня простить, Мэйлори, я задумался, — смиренно произнёс Голари. И не удержался: — Рад видеть вас в добром здравии.

Король на мгновение сощурил глаза. Но тут же мягко улыбнулся:

— Да, благодаря тару Малуму и его служителям, которые почти год выслеживали заговорщиков, и до последнего удавалось их не вспугнуть. Покушение провалилось — но его организаторы, почуяв неладное, увы, скрылись. Впрочем, для вас это, должно быть, хорошая новость.

Голари не отвечал, выглядел спокойным и даже радостным: дошёл до любимого места в «Балладе ошибок». Не пристало заключённому спорить с королём. Всё, что скажет, будет использовано против. Это Голари знал всегда. Кивнул головой — уже преступник. Бросил слова на ветер — и они прилетели к тебе ураганом. Хорошо, что теперь не время доклада Первого советника — можно и помолчать.

— Извольте отвечать, когда я вас спрашиваю! — не выдержал король, и его пальцы побелели, подлокотники кресла скрипнули в безответной жалобе.

— Вы не задали вопроса, Мэйлори, — отозвался Голари, прикрывая глаза от закатного солнца, протянувшего пыльный меч сквозь щель в плотных зелёных шторах.

Малум наблюдал за сценой, как учёный наблюдает за лягушками под стеклянным колпаком. Выжидая только время, чтобы препарировать свою жертву, остановить её маленькое сердце с бесстрастностью научной необходимости.

— Если вам нужен вопрос, лори Претос, то вот он: сожалеете ли вы, что замышляли убийство своего короля, которому поклялись в верности? — Оланзо наклонился вперёд, наблюдая за реакцией Голари. Но не получил никакой добычи, кроме удивления.

— Мы все здесь знаем, как это было на самом деле , — выдохнул Голари.

— На самом деле, — передразнил король, — вы напрасно испытываете моё терпение, лори Первый советник, и думаете, вероятно, что Королевский суд не решится приговорить вас к Башне. Сейчас, знаете ли, суровые времена.

К Башне! Этот удар Голари выдержал не так легко. И баллада уже закончилась, так что сознание Первого советника легко затёрлось в холодной воде страха между берегом и агатовыми, тёмно-блестящими весенними льдинами. Башня была не просто смертной казнью — она была страхом, изысканным, кровавым лицемерием, уродливым символом власти одного человека над другим.