Анна Удьярова - История Смотрителя Маяка и одного мира

Смотритель подошёл к окну галереи и вгляделся в разноцветную темноту ночного моря — туда, куда дрожащей от волнения рукой показывал ему Унимо. И действительно, чуть ниже горизонта, далеко, но вполне различимо горели огни — на грот- и фок-мачтах. Вероятнее всего, это был трёхмачтовый фрегат, но, чтобы сказать наверняка, Форину пришлось доставать из каменной ниши в стене большой ящик из почерневшего дерева, рыться в нём и извлекать на свет подзорную трубу, которую ему подарил один из жителей рыбацкого посёлка в благодарность за спасение от бури.

Подзорная труба не желала слушаться, и только с третьей попытки Смотритель смог расправить её, стряхивая ржавчину, тут же усыпавшую его рукава.

Унимо наблюдал за действиями Форина с плохо скрываемым нетерпением. Его внезапно охватил азарт, как будто это он, а не мрачный Смотритель, каждую ночь зажигал огонь Маяка и верил, что когда-нибудь этот свет укажет путь хоть одному кораблю.

Справившись с подзорной трубой, Форин так же неторопливо подошёл к каменному окну, поставил локти на подоконник и, зажмурив один глаз, долго-долго всматривался, как будто специально, чтобы его ученик потерял терпение. И когда Унимо уже собирался высказать, что он обо всём этом думает, Смотритель обернулся, одним движением резко свернул послушную теперь трубу и сказал, взглянув прямо на Ум-Тенебри с сочувственной насмешкой:

— У меня для тебя плохие новости. Это «Люксия».

Это, действительно, оказалась «Люксия»: направляясь к маяку, в какой-то момент фрегат стал легко различим даже без подзорной трубы. Он шёл только на нижних парусах, и по его ходу было понятно, что с кораблём что-то не так. Унимо разглядывал знакомые мачты, по которым сам не раз забирался по команде боцмана Даждена, чтобы раздать с сезней грубую, неподатливую парусину, видел неизменный тёмно-синий флаг и носовую фигуру дельфина («Слышал эту сказку про мальчика-дельфина?»), стараясь не переводить взгляд на людей, которые суетливо перемещались по палубе.

И тем не менее Ум-Тенебри не смог отвести взгляд от него — от капитана, который, как всегда, с отсутствующим видом стоял на мостике. Стоял в белой рубашке, застёгнутой на все пуговицы, и смотрел, не отрываясь, на Маяк.

Нимо знал, что со стороны моря нельзя увидеть людей на галерее: слишком ярким был свет, отражённый в линзах, — но всё равно отошёл от окна и отвернулся.

Форин, также с интересом изучающий корабль, который не видел уже семь лет, повернулся и сказал с почти невероятной интонацией ободрения:

— Они не причинят тебе вреда. Я буду рядом, да и ты уже гораздо сильнее, чем был тогда.

Унимо только напряжённо кивнул. Здесь, на маяке, рядом с Форином, он чувствовал себя неуязвимым от внешних угроз. Но никакого желания видеть безумного капитана или, ещё хуже, Флейтиста, у него не было.

— В любом случае, по правилам морской жизни, мы должны принять их и оказать помощь. Кажется, у них проблемы, раз они решились пройти вдоль Чёрных скал, пусть даже и при свете маяка, — произнёс Форин, и Нимо вынужден был признать, что Смотритель прав.

Морская жизнь не чета земной: она заставляет людей всегда помогать тем, кто попал в беду, даже ценой собственной жизни. Потому что иначе море найдёт тебя и в Синтийской пустыне, заглянет в глаза и — никто не придёт тебе на помощь.

Когда Унимо увидел, как от «Люксии» отчаливает шлюпка, он всё-таки попытался…

— Может быть, я уйду к себе? Они ведь точно не ко мне прибыли, — сказал он, не глядя на Форина.

Смотритель пожал плечами.

— Разумеется, как хочешь. Тем более, тебе не привыкать прятаться от гостей.

Конечно, в одно из путешествий в прошлое Унимо оказался в своём детстве, когда он всегда прятался от гостей отца в своей комнате и осторожно выбирался, только заслышав желанную тишину после щелчка входной двери. Потом он научился, конечно, но самое надёжное всё равно всегда было — спрятаться.

Унимо осуждающе посмотрел на Форина, но отправился вниз, на берег Исчезающего острова, потому что без помощи на скалах эту шлюпку с «Люксии» ждала такая же судьба, как и ту, которую капитан в своё время выдал незадачливому матросу Ум-Тенебри.

В шлюпке были двое: сам Просперо, бледный и измученный, и юнга — разглядев его, Унимо узнал своего приятеля Кинли, тоже изрядно потрёпанного морем.

Когда шлюпка подплыла довольно близко, Унимо деловито указал на небольшой грот, где можно было относительно безопасно пришвартоваться, и, не смотря на капитана, сосредоточился на том, что обтягивал тонкие швартовые, пытался удержаться на скользких камнях и поднимал повыше прихваченную с маяка лампу, чтобы гости острова могли подняться по коварным камням.

Форин неслышно спустился с маяка и теперь стоял у подножия башни, скрестив руки, как статуя адмирала Нетте в Тар-Кахоле. За исключением того, что адмирал не мог изобразить такую многозначительную усмешку. Унимо даже подумал было, что это Трикс с его гениальной мимикой — но нет, в отличие от той ночи, когда он сам прибыл на Исчезающий остров, Смотритель лично спустился поприветствовать своих гостей.

Заметив, что моряки вымокли до нитки, Форин, не говоря ни слова, повёл их в башню. Как заботливый хозяин, он указал им на самые близкие к огню очага места, положил рядом сухие тёплые одеяла, а сам отправился готовить свой лучший согревающий чай.

Унимо тоже помогал, как мог, и только Трикс, явившийся посмотреть на гостей, устроился на подоконнике с негостеприимным видом вежливого недоумения.

Притащив из кладовой ольховых дров и немного можжевельника, Унимо стал аккуратно подкладывать их в очаг, пока огонь благодарно не заурчал и не запахло горьковатым осенним лесом. Сосредоточившись на этом деле, Нимо старался не обращать внимания на то, что и Просперо, и Кинли изучают его во все глаза.

— Значит, Смотритель всё-таки принял тебя, фальшивый матрос Ум-Тенебри? — задумчиво и чуть-чуть насмешливо произнёс капитан.

— Матрос остался там же, где и твоё неуклюжее проклятие, Просперо. И сейчас при вашей встрече в реальнейшем я бы полкоролевства поставил на Унимо. По крайней мере на суше точно, — на пороге появился Форин с дымящимся чайником.

Судя по запаху, согревающий чай с мятой, корицей и черешневым цветом был уже готов.

Нимо не верил тому, что слышал — он даже взглянул на учителя, чтобы понять, шутит тот или говорит серьёзно. Скорее, впрочем, и то и другое — это ведь было реальное, где слова весили не больше одуванчикового пуха в июле. Наверное, первый раз Смотритель похвалил его так открыто, да ещё и в присутствии других. «Только не думай об этом!» — приказал себе Унимо, потому что задумываться о том, какой ты сильный (хороший, умный, добрый), в реальном, как и в реальнейшем, грозило неминуемым жестоким доказательством обратного.