Анна Удьярова - История Смотрителя Маяка и одного мира

Корабль, судя по мерному покачиванию, уверенно шёл под всеми парусами. Может, и лунные паруса поставили. Нимо представил себе огромную чёрную гору, в глубине которой спрятались они все, и как эта гора плывёт по океану бездонного неба, покачиваясь, сталкиваясь с летящими звёздами, не имея ни цели, ни маршрута…

— Там я почувствовал, что они… что они вполне могут убить его. Это… было невероятно, но очень ясно, — сказал Унимо, ощущая, как пересохло горло.

Снова он как будто оправдывался — за то, что решил вмешаться. За то, что всегда оказывался глупее времени, когда слушал свои разум и сердце.

— Да, я тоже это почувствовал, — неожиданно согласился Форин, — но Мастеру Моря виднее, как распоряжаться на своём корабле.

— Или ему всё равно. Или он хочет что-то проверить, — добавил Нимо, и в его голосе прозвучало чуть больше горечи, чем если бы он рассуждал только о капитане Просперо.

Смотритель, отодвинув лампу, которая разделяла его и ученика невесомой стеной света, ответил:

— Или так. Но не мне ему в этом мешать.

Холодная скользкая тоска обвила запястья Нимо, на которые он смотрел, чтобы не встречаться взглядом с Форином. Тоска, которая жила где-то в реальнейшем, занимая немалую часть пространства. Даже здесь, в реальном, Унимо понимал, что Форин прав. А в реальнейшем он и сам бы так думал. И это было почти физически тяжело. Он снова висел над обрывом, а Смотритель стоял и не протягивал руки.

Заметив, что происходит, Форин сказал, смотря в потемневшие серые, как мокрый камень, глаза Унимо:

— Этот юнга знал, что его капитан — Мастер Моря, и, без сомнения, был этому рад. Возможно, до сегодняшнего дня. Но у всего есть своя цена.

Конечно. Унимо вот за все чудеса даже ещё не начал расплачиваться, видимо.

Дышать стало сложнее, как будто реальнейшее пыталось проникнуть в каюту.

Нимо встал, прихватив свой рюкзак:

— Я, пожалуй, всё-таки пойду спать под бак. Тут всё равно только две кровати, а там остался мой гамак.

Форин понимающе кивнул, и Ум-Тенебри почти выбежал из каюты на палубу, схватился за планширь и жадно смотрел на горизонт, ещё украшенный коралловым ожерельем рассвета, с восторгом упиваясь ветреным лимонадом морского воздуха. Хорошо, что матросы были заняты — разбирали такелаж после поворота фордевинд, и Унимо вскоре к ним присоединился.

Руки радостно отозвались на забытую за время жизни на маяке приветственную грубость тросов, и даже боль в мгновенно покрасневших ладонях была приятна. Не самая простая для непривычного человека, но и не самая сложная физическая работа позволяла прогнать тревожные мысли и балансировать на поверхности реальности, как чайка на штормовых волнах.

Закончив обтягивать гитовы и горденя фока, Унимо огляделся и заметил внизу, на главной палубе, Кинли: несмотря на свой капитанский статус, он работал наравне с матросами. Кажется, опасность, которую Нимо остро почувствовал, когда читал письмо капитана Просперо, миновала — но угроза по-прежнему была велика.

Ум-Тенебри спустился с бака и, оказавшись совсем рядом с юнгой, тихо сказал: «Кажется, вы неплохо справляетесь, капитан». По тому, как Кинли вздрогнул, стало понятно, что это «неплохо» даётся ему нелегко. Дождавшись, пока матросы спустятся завтракать, Кинли кивнул приятелю на пустующий, если не считать вперёдсмотрящего, бак. Унимо сходил на камбуз и принёс две кружки горячего кофе и пару длинных белых сухарей, заменявших хлеб. Затем, когда они уже сидели на солнечной стороне бака, любуясь сверкающими, как вывески ночных кофеен Тар-Кахола, брызгами разрезаемого носом «Люксии» прозрачно-зелёного полотна моря, Унимо достал из рюкзака пастилу, подаренную Мицей, и протянул Кинли.

Так они сидели, медленно пили быстро остывающий на ветру кофе, грызли сухари с пастилой и говорили о красоте мира, спрятанной в тысяче мелочей, как надёжно зашифрованное послание. Унимо, которому казалось, что Исчезающий остров и рыбацкий посёлок стали очень далеки — гораздо дальше, чем мили, на которые «Люксия» уже успела от них удалиться, неожиданно для себя стал рассказывать о Мице. Кинли внимательно слушал, не перебивая, хищной морской птицей прогнав ехидные замечания, мелькнувшие, как стайка мелких серебристых рыб, где-то в окраинных водах его сознания. А потом принялся и сам рассказывать, чувствуя, как сердце болезненно сжимается, про родителей, которые его бросили — то, что раньше не рассказывал никому на корабле, справедливо опасаясь сочувствия.

Ветер, действительно, ни разу не обманул «Люксию», исправно наполнял её паруса невидимой силой. И это было настоящее волшебство и без вмешательства Мастера Моря, который всего лишь сплёл нити вероятности в стройный узор.

Унимо представлял — каждый раз, когда смотрел на брамселя, качающиеся так высоко в небе, что, казалось, они могли сбить попавшиеся на пути неосторожные звёзды, словно стеклянные игрушки на окнах в день Зимнего праздника, — как Просперо сидит один на галерее Маяка, на ненавистной земле, и смотрит в чужое небо, приказывая своенравному морю быть послушным проводником жалких людей, влекомых земными устремлениями. И Унимо чувствовал, что Морю это вряд ли понравится, и оно обязательно отомстит — но то были сложности Мастера.

Форин иногда выходил на палубу, осматривался с вполне равнодушным видом (но, на самом деле, Унимо знал, что Форин по-своему любуется закатом или волнами, размеренными, глубокими и сильными).

«Люксия» стремительно приближалась к своей цели. И когда вперёдсмотрящий закричал: «На горизонте — земля!» — Унимо, отобрав у капитана Кинли подзорную трубу, показывающую всё вверх ногами, уже рассматривал разноцветные крыши Мор-Кахола, пытаясь совладать с сердцем, которое угрожающе набирало скорость и не желало биться ровно.

Сола провела в доме гостеприимных синтийцев ещё несколько дней, пока не почувствовала, что её тело перестаёт быть исключительно источником неудобства. Она решилась даже тронуть смычком скрипку, чтобы убедиться, что руки слушаются как прежде. И хотя она не понимала, о чём говорят хозяева дома и их гости — пожилые синтийцы со строгими грустными лицами, в выцветших чёрно-синих одеждах, — но она чувствовала, что происходит непоправимое. Поэтому, несмотря на то, что её разум отчаянно протестовал против такого самоубийственного поведения, она собрала все свои силы и нырнула в реальнейшее.

Дышалось на удивление легче, из чего Сола заключила, что Флейтист покинул Синт. Но малые секунды ненависти, страха, тревоги звучали нестихаемым фоном: синтийцы ждали, когда начнётся война. А ещё они знали, что Синту не устоять против сильного богатого соседа.