Анна Удьярова - История Смотрителя Маяка и одного мира

Никто из солдат потом не мог вспомнить, кто первым услышал музыку (и даже была ли она вообще). Некоторые описывали, как их душу охватило вдруг необъяснимое волнение, не позволяющее подготовиться к бою. Словно происходило что-то важное, от чего нельзя было оторваться — но что именно, никто сказать не мог. И факт заключался в том, что ни один солдат не смог переступить границу и начать убивать. И даже генералы, недовольно выкрикивающие что-то из своих палаток, вскоре поняли, что не помнят, зачем они прибыли к этому маленькому городку, который и на карте-то сложно различить.

Сола играла не останавливаясь. Она играла обо всём, что знала, и, когда почувствовала себя увереннее — обо всём, что ещё предстояло узнать. Сначала она построила для себя четырёхчастную сонату: Жизнь, Счастье, Смерть и Вечность. И когда она играла Жизнь, то под ногами её расцветали цветы и пели птицы, Счастье — и солнечный ветер приносил всем, кто её слышал, ванильный запах эйфории, который вскоре сменялся картинами поздней осени, скелетами листьев, летящих в безжалостном вихре борея, а за ними — длинными, как косы горных девушек, дорожками луны на Кахольском озере — спокойном, ужасающе безмолвном — в мире без людей.

Рассвет уже протёр глаза, потянулся и зашагал в сторону старых улочек Хильма, а Сола всё ещё играла. Она не могла остановиться, хотя с каждой нотой, с каждым вытягивающим последние воспоминания аккордом её становилось всё меньше. И на сколько тактов осталось — не было времени подумать. Потому что лучше уж потерять пару нот, чем упустить темп. Поэтому Сола играла и играла, и музыка, как огромное хищное насекомое с прекраснейшими, переливающимися всеми цветами радуги крыльями, пожирала её.

Приграничный Хильм выглядел настоящим городом-призраком: жители покинули его, как только стало известно, что армии потенциально враждующих сторон решили обосноваться неподалёку, дисциплинированно и цивилизованно выжидая начальственного разрешения убивать друг друга. И хотя Шестистороннее и Синтийская Республика уже давно подписали Пакт о мирных жителях, любому мальчишке, который хоть раз играл в войну, было известно, что мирные жители, в отличие от мёртвых, всегда могут взять в руки оружие. А первое правило любых войн, производное от последнего — о неподсудности победителей, предписывало быть эффективным.

Тэлифо и Морео шли по центральной улице Хильма и оглядывали невысокие дома, наспех заколоченные деревянными досками, словно перечёркнутые слова и предложения в рукописи нервного взыскательного писателя. Те из жителей, кто остался, старались не выходить лишний раз на улицу. Предрассветный ветер то и дело перебегал пыльную дорогу бродячим котом, и недобрая тишина застывала, как мармелад.

У границы они решили разделиться: Тэлли, несмотря на протесты Морео, отправилась в сторону лагеря синтийцев, а Кошачьему Богу велела разбросать листовки в лагере Шестистороннего. «Если у нас ничего не получится, — сказала Тэлли, — для них мы одинаково будем врагами. Возможно, в этом случае мне даже повезёт больше».

И когда Морео уже видел часовых лагеря, мог разглядеть пуговицы на их мундирах, он услышал музыку. Нет, даже не так — Музыку. Чувствуя, как мир расплывается, он бросился бежать, не обращая внимания на предупреждающие крики часовых. Но их «Стой, стрелять буду!» потонуло в безумных аккордах этого инструмента, который принадлежал, видимо, самой Окло-Ко.

Наспех раскидав листовки, Кошачий Бог, задыхаясь, побежал в сторону холма. А потом упал и ударился головой, но всё равно не мог не видеть, как она безмолвно кричит, превращаясь в совершенное кошачье тело. Как уходят её воспоминания — все до одного, — а потом и мысли. Как медленнее всего уходит его образ — того, кто так неосторожно пригрозил ей вечностью.

Тэлли услышала Музыку и велела себе не останавливаться, не слушать. Потому что если она услышит эту музыку по-настоящему, то придётся ехать искать Форина или умереть. Поэтому она, размазывая по лбу пот, обходила лагерь и раздавала сражённым синтийским солдатам листовки, которые хозяин «Лазоревых книг», разумеется, догадался напечатать и на языке Республики. Впрочем, судя по тому, как Музыка захватывала редут за редутом, в этих бумагах уже почти не было надобности.

Тогда Морео Кошачий Бог наверняка спас её. Потому что не будь рядом такого острого, пульсирующего страдания, Музыка обернулась бы для неё катастрофой. А так нужно было собрать все силы и идти к тому, кому нужна помощь.

На полпути к холму (кажется, только улитка позавидовала бы скорости Тэлли) она почувствовала, что кому-то ещё в реальнейшем очень нужна помощь. «Уж не Мастеру ли Музыки?» — удивлённо подумала Тэлли. Но сначала нужно было добраться до Кошачьего Бога. Сначала он. А потом…

Морео готов был потерять сознание, когда Тэлифо взяла его за руку и повела прочь из городского сада Тар-Кахола, из его одинокого дома, в котором не осталось ни одной целой бьющейся вещи, из Дома Радости. И вдруг, прикоснувшись к миру Морео, она почувствовала, что Нить Поиска теплеет в её руках, нагревается, как проволока на огне.

— Она здесь! Слышишь, она здесь, рядом! — прошептала Тэлли. — Твоя любимая! — недовольно пояснила Мастер Помощи. — Ну, что ты спишь?

В это невозможно было поверить. Но два устремления — помочь Морео и помочь Мастеру Музыки — не оставили Тэлли шансов бездействовать. Она махнула рукой и, спотыкаясь, побрела в гору, на вершину холма. Это, несомненно, было самое тяжёлое восхождение в её жизни: даже когда она, путешествуя в Горной стороне, как-то сломала ногу на перевале, так что пришлось ковылять почти день до ближайшей деревни, было куда легче.

Взобравшись наконец на холм, Тэлли не видела почти ничего из-за того, что приходилось очень часто моргать. Но раскалённая Нить Поиска не оставляла сомнений: перед ней была та, которую безуспешно искал Кошачий Бог. Собрав остаток сил, Тэлифо смогла разглядеть перед собой девочку со скрипкой: здесь Музыка звучала уже так громко и надрывно, что была почти не слышна.

Тэлли почувствовала, что скрипачка держится из последних сил: даже (и особенно!) Мастерам Музыки нужна тишина. Тэлифо подошла и укрыла её дорожным плащом, шепча, как заклинание: «Всё, теперь всё в порядке, ты сделала всё, что нужно». Скрипачка непонимающе взглянула зелёно-жёлтыми кошачьими глазами, как будто только проснулась от странного сна, но вырываться не стала. Так они сидели на холме, пока мир вокруг таял, как леденец, не оставляя ничего, кроме липких воспоминаний…

Морео, видимо, услышал то, что говорила ему Тэлли. Потому что он всё-таки поднялся на холм — хотя его сил на это хватить не должно было по любым расчётам.