Анна Удьярова - История Смотрителя Маяка и одного мира

— Осуждённый, вот беда,

Он решение суда

Не желает исполнять —

Надо меры принимать , — нахмурившись, произнёс помощник палача, подступая к Сорелу.

Произнеся это, он выглядел таким изумлённым и так комично закрыл руками рот, что нарочно не придумаешь. Все, конечно, покатились со смеху: ещё бы, такой серьёзный, одетый во всё чёрное символ королевского возмездия вдруг выдаёт речи в стиле уличного балагана.

— Что вы смеётесь, тёмные люди —

Время придёт, вас тоже осудят! — вступил в игру стоящий ближе всех птичник, коренастый крепыш с выражением лица завзятого служаки.

Тут уж, конечно, публику было бы не остановить даже за коврижки из кондитерской тари Тори. Все радостно переглядывались, перешёптывались, глаза горели ярко, как маленькие свечи на деревьях Зимнего праздника.

Игре королевских служителей позавидовали бы в любом театре Шестистороннего: такой достоверности в передаче эмоций трудно было добиться и месяцами репетиций.

Помощник палача и птичники продолжали глупо переглядываться, беззвучно открывая рты. Наконец второй — плечистый и суровый на вид — произнёс:

— А ну прекратите смех,

Именем нашего короля!

Иначе смеющихся всех

Начну арестовывать я!

Тут уж вся площадь, конечно, покатилась со смеху. Сорел к тому времени уже успел разглядеть в толпе Кору и Верлина, пришёл в себя и, воспользовавшись всеобщим замешательством, проскользнул за спиной помощника палача и нырнул в человеческое озеро. И когда птичники опомнились, Сорел со своими спасителями был уже далеко — в одном из маленьких переулков улицы Весенних Ветров, куда поэты свернули перевести дух. Сорел всё ещё сжимал в руках листок бумаги, который ему передал помощник палача. «Дай взглянуть», — попросил Мастер Слов, и они с Корой стали читать, к чему же Королевский поэт приговорил крамольного поэта — и звонко смеялись, и Сорел тоже смеялся, смехом убивая то страшное чудовище, которое там, на площади, едва не уничтожило его стихотворение. А потом они подожгли листок и смотрели, как он разлетается в воздухе, оставляя только тревожный запах жжёной бумаги.

А ещё позже они шли по аллее: ближе к низине Кахольского озера улица Весенних Ветров превращалась в дорожку парка с убегающими вправо и влево тропинками. Мастер Слов шёл чуть дальше, потому что аллея была слишком узкая и пришлось бы мять весеннюю траву, чтобы идти рядом. Он смотрел, как они идут вместе, смеются и, кажется, совсем забыли о третьем. Сорел что-то рассказывал, Кора на ходу вплетала ему в волосы найденный в кармане бубенец…

Верлин почувствовал, что его любимые слова вдруг съёжились, как горящий ком бумаги, извиваясь в беззвучном крике. А потом дыхание его перехватило — и он услышал прекраснейшую музыку.

Мастер Слов остановился и огляделся: рядом с тропинкой, в траве, сидел слепой флейтист. Разумеется, это был тот самый Флейтист, о котором он столько слышал, потому что никто другой не смог бы так играть в реальнейшем.

Верлин похолодел: он много слышал о Мастере Эо, и все эти рассказы сводились к тому, что лучше не встречаться с этим странным стариком. Даже сам Форин, говорят, не всегда мог справиться с ним.

Флейтист тем временем закончил играть, поднял на замершего Мастера Слов желтовато-белые огромные глаза и усмехнулся — так, как будто стая ворон поднялась с осеннего дуба. Их «кракх-кракх», казалось, наполнило воздух.

— Смотри: они даже не заметили, что тебя нет, — сказал старик, протянув узловатый палец с длинным загнутым ногтем в сторону Сорела и Коры.

Верлин посмотрел: и действительно, его спутники продолжали идти как ни в чём не бывало. И тогда холодная колкая ярость поднялась в нём.

— Ты ведь… понимаешь, что это значит? — на этой волне старик бесшумно поднялся, приблизился и зашептал на ухо Верлину.

Тот отпрянул, недовольно взглянув на Флейтиста, который трясся от беззвучного смеха.

— Понима-аешь, — протянул старик. — И здесь так будет всегда. Все эти люди — они не стоят ничего, но отнимают только твоё время, чтобы ты никогда не написал его .

Мастер Слов вздрогнул. Почему-то он сразу понял, что «его» — это «гениальное стихотворение», о котором они полусерьёзно разговаривали с Грави.

— Но если ты достаточно смел, я мог бы тебе помочь, — продолжал старик.

Верлин слишком ясно осознавал, что именно в этот момент он должен был развернуться и уйти — чего бы это ни стоило. Флейтист мог убить его одним словом в реальнейшем, но вряд ли ему это было нужно. Но Мастер Слов остался — потому что обещание старика было правдой, потому что тот действительно мог сделать то, приближение чего оба они уже ясно чувствовали. Как штормовой ветер — как его первый, пробный порыв, залетающий далеко от моря на разведку.

— Я дам тебе его — то самое стихотворение, — выдохнул старик, и его глаза, казалось, прокололись и, как белки разбитых яиц, растеклись по мостовой. — Точнее, оно само явится тебе. Явится, как только ты решишься стать свободным.

Верлин закрыл лицо руками и замотал головой. Он не мог произнести ни слова — потому что все слова окружили его и покорно ждали своей участи.

— Почему я? — прошептал Верлин.

— Потому что ты совершенный Мастер Слов. А я люблю всё совершенное. И это последнее стихотворение будет лучшим, что было в этом мире.

Голова кружилась, темнота мешалась с яркими всплесками, к горлу подкатывала тошнота. Но Верлин открыл глаза — чтобы увидеть, как медленно, мучительно медленно Мастер Эо склоняется к нему, как медленно он открывает свои пергаментные губы, чтобы сказать Самое Первое Слово…

Главное было то, что Верлин мог убежать, закричать, оттолкнуть Флейтиста — но не сделал ничего, потому что он уже знал, что это стихотворение будет действительно гениальным . И поэтому слова звучали уже в его голове: складывались, нанизывались, развевались по ветру, как знамёна на смотре.

Флейтист счастливо засмеялся — он как будто помолодел на десятки лет. Мир вокруг совсем затерялся, а Мастер Слов стоял, как перед огромной сияющей башней. Теперь это сокровище было у него в руках — и он в любой момент мог стать самым великим поэтом в истории Тар-Кахола…

— Прекрасно, прекрасно, — бормотал старик, едва не приплясывая.

Но тут Верлин словно проснулся. Открыл глаза и посмотрел на деревья аллеи, на тусклый свет, пробивающийся сквозь кроны… и ясно понял, о чём было его новое гениальное стихотворение. Оно было о конце мира. О самом простом и самом настоящем — из тех, которые никогда не придумывают писатели в своих предсказаниях будущего.

— Нет, — сказал Мастер Слов, — нет, нет, нет!

Из всех слов, казалось, осталось одно, и оно заполнило всё пространство.