Анна Удьярова - История Смотрителя Маяка и одного мира

Флейтист вздохнул.

— Не глупи, — сказал он. — Неужели ты боишься? Чем дорожишь ты здесь? Лучшее, что есть в этом мире, уже принадлежит тебе и будет принадлежать вечно, если ты захочешь .

Верлин мотал головой.

— Или, может, они? — продолжал старик, и перед глазами Мастера Слов шли, смеясь и не замечая ничего вокруг, Кора и Сорел.

— Нет! — кричал Мастер Слов.

— Ну хорошо, — спокойно подумал Флейтист. — Рано или поздно ты всё равно его напишешь.

Верлин прекрасно услышал это. И он знал, что всё действительно будет так.

Старик неторопливо спрятал флейту в футляр, завернул его в какое-то тряпьё и не спеша пошёл по дороге.

Мастер Слов знал, что, как только Флейтист уйдёт, всё будет определено. И он хотел этого. Хотел, чтобы от всего мира осталось только его гениальное стихотворение. И больше всего хотел, чтобы Кора и Сорел исчезли навсегда, вместе с тропинкой, по которой они шли, вместе с бубенчиком, который вплетала и вплетала Кора…

И это был последний шанс. Пока Флейтист не скроется. Верлин вспомнил, какой маленькой показалась ему рука Коры, когда он держал её там, на площади. Маленькой и холодной — как те звёзды, которые целую вечность сияют над крошечным Тар-Кахолом.

— Нет! — крикнул Верлин из последних сил.

Старик остановился, но оборачиваться не стал. Впрочем, Мастер Слов и так чувствовал его улыбку, полную угрозы.

Нужно было что-то решать. Эти слова Верлин не забыл бы, даже если бы потерял память. Поэтому оставалось только одно…

— Я хочу, чтобы я забыл все слова на свете. Не помнил ни одного, — выдохнул Мастер Слов в ледяную сияющую пустоту.

— Хорошо, — прошипел Флейтист, — дурак, какой же ты дурак… а я хочу, чтобы ты жил долго-долго, не умирал, пока я тебе не позволю, и смог полностью насладиться своей глупостью. И ты будешь помнить, ты всё будешь помнить, и каждую минуту, слышишь, будешь жалеть об этом!

Мастер Эо был вне себя, и его слова скалили зубы в неподдельной ненависти — что с ним случалось редко. На этот раз он был слишком близок к своей цели.

Пока Флейтист говорил, Верлин лежал на земле, скорчившись и зажимая уши от невыносимого шума разбегающихся в разные стороны слов.

А потом наступил покой.

— Ты больше не Мастер Слов, не о чем с тобой говорить, — бросил Флейтист и зашагал прочь, не оглядываясь.

— Верлин, что с тобой? Что с тобой, ответь? — Кора приподняла голову своего друга и в ужасе пыталась понять, что с ним произошло.

Сорел стоял, не зная, чем помочь. Ему показалось, что Мастер Слов умер — хотя тот дышал и лежал с открытыми глазами. Поэтому Сорел стоял в оцепенении, откуда-то зная, что всё будет бесполезно.

— Что с тобой, хороший мой, любимый. Слышишь? Мы позовём Грави, всё будет хорошо, — бормотала Кора, забывая, что она в реальнейшем.

А Верлин лежал, не произнося ни звука, и только из широко открытых глаз медленно-медленно стекали слёзы, больше не имеющие названия, исчезая в траве, как редкая дневная роса.

Башня стояла на берегу залива Сольар, к западу от Мор-Кахола — из города были видны её тёмные, как будто после пожара, камни. Рыбаки старались лишний раз не смотреть в ту сторону, поскольку выбирать Башню своим ориентиром считалось плохой приметой. Именно поэтому весь Мор-Кахол однажды восстал против решения столичной Ратуши устроить на этом самом высоком береговом строении маяк — и это удобное решение так и не было претворено в жизнь.

Никто точно не помнил, когда и для чего была возведена Башня. Даже скрупулёзные исследователи истории Мор-Кахола и окрестностей на нашли в архивах ни одного упоминания об этом. Говорили, что Башня имела защитное назначение и применялась для того, чтобы жители могли издалека заметить военные корабли неприятеля и успеть подготовиться. Так или иначе, но последние двести лет она применялась исключительно как способ казни, что, разумеется, не прибавляло этому сооружению любви и почитания подданных Шестистороннего. Хотя некоторые умудрялись даже пробираться на Башню по ночам — впечатлительные любители острых ощущений и те, кто не прочь был на них заработать.

Днём этот объект королевского значения охранял пожилой сторож, который располагался на табурете, поставленном так, чтобы охранять сон старика от настырного морского ветра.

Надо пояснить, что казни в Шестистороннем не были обычным делом и случались довольно редко. Даже в те времена, когда существовали различные способы лишения осуждённого жизни (и в каждой стороне ещё могли вводиться свои, связанные с «местными традициями»), судьи и правители не злоупотребляли этим правом. А когда на смену варварским обычаям пришла казнь посредством Башни, планомерное и законное лишение жизни подданного Королества уже стало чем-то почти невероятным. За это время в Башне были казнены: при Первере Завоевателе — двое подданных из Лесной стороны, которые якобы передали неприятелю план приграничных укреплений; при короле Эдуктии — только один житель Тар-Кахола, который убил своего отца и братьев для получения наследства; при короле Митрисе — трое руководителей так называемого «заговора пажей», за покушение на жизнь короля; при Эдуктии Втором — никто, все приговоры к Башне в итоге заменялись заключением; при Илиае — дядя короля за приказ убить новорождённого младшего брата короля и самого Илиая, который чудом остался жив; при Оллине — последнем из королей династии Самрейнов — казнили зачинщика восстания на Островной стороне, но вскоре после этого Оллин просто бесследно исчез, став грозным предупреждением всем правителям грядущего.

Возможно, именно потому, что это казалось невероятным, многие не сразу поверили в приговор Первому советнику и ожидали, что король, конечно, отменит смертную казнь, — возможно, в последний момент, чтобы продлить мучения осуждённого (что также вызывало неодобрение), — но всё-таки отменит.

Вероятно, поэтому никто не заметил, как в начале пятого дня после приговора карета с плотными чёрными шторами и королевской охраной отправилась от ступеней служебного входа Тар-Кахольского дворца, через Восточные ворота, в Мор-Кахол. Возможно, все забыли устный счёт и не смогли понять, что время на королевское милосердие истекало на исходе шестого дня после решения суда. И нельзя сказать, чтобы приведение в исполнение приговора было окружено особой секретностью — скорее, это было простое умолчание, поскольку казни в Шестистороннем давным-давно не были публичными.

Поэтому сторож так удивлённо хлопал заспанными глазами, когда вечером к Башне подошло шесть человек, из них трое — Королевские Птицеловы (среди которых и сам Малум), помощник судьи и ещё Королевский палач.