Анна Удьярова - История Смотрителя Маяка и одного мира

Грави, как обычно с утра, выпив чашку некрепкого кофе, обходил все здания Дома Радости, прислушивался, радовался успехам, витающим в воздухе, — а успехи у его подопечных были всегда. Недаром он был единственным в Шестистороннем Мастером Излечения. И сейчас, когда в реальном он ослеп, эти прогулки в саду реальнейшего были необходимы и самому Врачевателю.

Но это утро было чем-то омрачено: ни серьёзное щебетание птиц в саду, ни солнце, скрытое за пелериной невесомых облаков, ни роса, капли которой, сверкая, то и дело срывались на тропинку, — ничто не могло объяснить того удушливого настроения, которое сжимало Дом Радости плотным кольцом. Вроде бы всё было, как обычно: утренние художники рисовали свои ночные кошмары (чтобы не забыть), увеличивая расход чёрной краски, слепые пересказывали свои сны в пустоту — и если послушать, можно было понять, что зрение отнимает у человека всё остальное. Кто-то готовил утренние кофе или тирену, кто-то кричал, кто-то пел похоронные или свадебные песни. Грави не препятствовал ничему, что было настоящим и не слишком задевало других. Но в этот раз он должен был найти то, что представляло угрозу, и поэтому шёл, прислушиваясь к своим ощущениям.

— Когда ты в последний раз видел Сорела? — спросил Грави, выныривая из кустов прямо перед носом Мастера Слов.

Верлин только хмыкнул, что означало, что он легко мог бы и век его не видеть, как и самого Грави.

— Я не слежу за ним.

Мастер Излечения не был настроен продолжать разговор — он молча сунул в руки Верлину свежий номер «Тар-Кахольского рыбака» и, развернувшись, безапелляционно зашагал прочь.

Мастер Слов брезгливо повертел в руках газетные страницы, пока не прилип глазами к неброскому заголовку: «Казнь поэта: сегодня в полдень на площади Рыцарей Защитника поэт, уличённый в клевете на Сэйлори, должен будет уничтожить свои зловредные стихи». Верлин застыл и ещё раз перечитал. Даже ему — тому, кому подвластны все слова на свете, — было не понять, что это означает. Но одно было ясно — Сорела нужно было спасать.

Верлин вздохнул и пошёл искать Кору. Впрочем, он, конечно, был рад, что они отправятся вместе, что будут выручать глупого мальчишку.

Кора только покачала головой, и они немедленно отправились на площадь Рыцарей Защитника: до полудня оставалось не больше часа.

Утренний Тар-Кахол уже принялся за работу: прохожих поубавилось, солнце медленно восходило по весенней тропе от горизонта до шпиля ратуши. Сбежавшие из Дома Радости притворялись самыми нормальными, и только когда никто не видел, обменивались заговорщицкими безумными улыбками.

Когда они проходили мимо Стены Правды, Кора потянула Мастера Слов за рукав, указывая на частично замазанное краской стихотворение:

Тар Адмирал, я устал

Бродить в покорённом городе,

Поэтому, если позволите,

Присяду на Ваш пьедестал.

Тар Адмирал, услышьте,

Как стонет от боли море

За сонного Мор-Кахола

Цветной черепицей крыш!

Дальше всё было густо замазано красно-зелёным. «Наверняка птичники постарались», — с усмешкой подумала Кора. Пустая работа, которую они так любят: всё равно на следующий день надпись будет видна как новая. Кора невольно восхитилась смелостью Сорела: писать на Стене Правды отваживались немногие поэты. Потому что если ты ошибёшься, то будешь придавлен обломками Стены…

На площадь Рыцарей Защитника постепенно стекались любопытные горожане. Многие в Тар-Кахоле не прочь были поделиться с друзьями за вечерней чашкой тирены особенно удачной строкой или показать, как легко они считают стопы в многосложных размерах. А тут ещё и такое удивительное дело: впервые поэт должен будет сам уничтожить своё творение. Многих специально отпустили со службы. Приходили матери с детьми, любопытные старики.

Вскоре люди на площади образовали толпу — не такую, впрочем, как на ярмарке в День Начала Осени, но тоже вполне густую. Пробираясь ближе к фонтану, возле которого располагалась небольшая деревянная сцена-эшафот, Мастер Слов вдруг схватил Кору за руку и прошептал: «Смотри, вот там!» — в таком ужасе, что Кора вздрогнула. Оглядев ту часть толпы, на которую указывал Верлин, она увидела огромные тёмные глаза Мастера Скорби и невольно отступила, запнувшись о чью-то ногу в тяжёлом ботинке. Верлин подхватил её, и они оба поспешно прижались к стене одного из домов, окружавших площадь. «Это плохой знак!» — могла бы ответить Кора, если бы не реальнейшее, где не нужно было называть то, что и так ясно. Она думала, что это всего лишь небольшое приключение — спасти незадачливого Сорела, но что-то здесь было не так. Ему действительно грозила опасность, если сама Долора пожаловала на это взглянуть.

Но пока оставалось только вжиматься в каменную стену и становиться на носочки, чтобы не пропустить момент, когда палачи выведут Сорела.

В газете разъяснялось, что Королевский поэт переписал стихотворение про адмирала так, что оно стало прозой, и теперь Сорел должен был зачитать своё уничтоженное творение. Это было ужасно — чем же птичники так запугали беднягу, что он согласился?

Наконец появился осуждённый. Сорел всё ещё казался солнечным светом — но теперь бледным, будто отражённым в воде осенних озёр. И бубенчики в волосах — они пропали.

Помощник палача вручил Сорелу лист бумаги, исписанный каллиграфическим почерком: все строчки были безукоризненно длинные, не оставляли ни шанса для поэзии. Кора подумала, что она или Мастер Слов могли бы обыграть всё это так, чтобы остаться невредимыми. Но Сорел относился к длине поэтических строчек слишком серьёзно, и в этом была его слабость.

Осуждённый несколько раз подносил лист к глазам, как будто зрение его внезапно ослабло, но затем опускал руки, словно выжидая чего-то. Помощник палача и птичники, стоявшие в первом ряду, уже начали обмениваться обеспокоенными взглядами, а публика была только рада такому представлению — и чем более нелепо выглядел Сорел, тем удобнее было смеяться над важностью королевских служителей.

Кора чувствовала, как буквы собираются к ней со всех улиц Тар-Кахола. Их ещё не было видно, но огромная сила, которая, как ураган, могла смести всю толпу с площади, уже пульсировала в ней. Она обернулась к Верлину и увидела улыбку Мастера Слов — такую, которая появлялась, когда он призывал слова служить себе.

Одного взгляда было достаточно — и все стихи, когда-то написанные в Тар-Кахоле, пришли на помощь. Все мёртвые поэты протянули свои ледяные руки, чтобы защитить товарища. Коре и Мастеру Слов оставалось только направлять их…

Тар-Кахол засыпает. Просыпается статуя адмирала Нетте — такая знакомая и такая недосягаемая. Адмирал давно среди звёзд. А я — здесь. Сижу и с тоской рассказываю ему о том, что происходит в моём городе, пока не слышу долгого грустного вздоха. Шшшшш… так выходит воздух из проколотых лёгких дня. И я слышу, как море, далёкое, спрятанное в сундуке Мор-Кахола, вздыхает в ответ. И чувствую боль, которая заполняет меня, как грунтовая вода заполняет свежевырытый колодец — пульсирует, бьётся, мешается с песком и землёй. И я захлёбываюсь, и протягиваю руку Адмиралу, и прошу рассудить меня с моим королём…