Анна Удьярова - История Смотрителя Маяка и одного мира

Астиан Ум-Тенебри шёл, слегка прихрамывая, но вполне уверенно. Как будто не видел орудий и блестящих на солнце штыков, как будто не слышал трижды прозвучавшего предупреждения уставной совести: «Стой! Стрелять буду!»

Солдаты замерли, увидев фигуру странного человека, который неумолимо, как часовая стрелка, двигался по направлению к Ледяному Замку. До них уже дошли слухи, что где-то объявился некто, называвший себя Защитником. И многие говорили, что если это действительно Защитник, то он должен прийти спасать своих верных служителей. И вот этот невозможный человек, который идёт так спокойно, когда ему угрожают смертью… даже после третьего предупреждения и выстрелов в воздух никто из солдат не решался стрелять в нарушителя. Неисполнение приказа, конечно, страшило, но это было ничто в сравнении с предательством того, кто вытащил мир из небытия. Даже если была всего лишь сотая доля вероятности того, что это правда он…

Солдаты готовы были сбежать, бросая оружие — Инанис и Тео ясно видели это, и их души наполнял священный трепет. И каждый укорял себя за сомнения, породившие это жестокое чудо.

И тут кто-то из владеющих оружием выстрелил не в воздух. Выстрелил прицельно в сердце — в левую часть груди, становясь убийцей по кахольскому праву, даже если затея не удалась. Даже если счастливая случайность позволила бы пуле пролететь мимо. Но нет: на белой дороге, совсем близко, они ясно видели, как пуля попала в грудь путника, и на его плаще расцвёл, стремительно раскрывая лепестки, алый мак…

Человек стоял, не шелохнувшись, и улыбался — и вот тогда солдаты и офицеры гарнизона с криками побежали прочь. Самые впечатлительные потом рассказывали, что Защитник будто бы увеличился и стал затмевать горы, продолжая так же улыбаться и ласково смотреть на своих убийц…

В спешке беспорядочного отступления никто не заметил, как из-за ближайшей каменной гряды выскочили двое и побежали к раненому. Как, впрочем, и того, что Защитник, как самый обычный человек, резко побледнел и осел на снег, неаккуратно разбрасывая в кашле сверкающие на солнце рубиновые капли.

Эту картину в изумлении наблюдали и осаждённые обитатели Замка, они распахнули ворота и помогли Инанису и Тео осторожно внести истекающего кровью Астиана…

Потом доктор Квид, нервно покусывая губы, качал головой и недоумевал, как можно было вообще стоять с такой раной. Как можно было дотянуть до Замка с такой потерей крови.

— Он хочет видеть вас, — буркнул Квид бледным Инанису и Тео, ожидавшим приговора у двери комнаты лекаря, — и не приводите мне больше мёртвых богов! Не смейте! — зло воскликнул он, ударяя кулаком о стену и не заботясь о том, что его могут услышать.

Астиан не прекращал улыбаться. И если бы не радостный блеск глаз, то можно было бы подумать, что лицо его свела предсмертная судорога.

— Тео… теперь ты… будешь Защитником, — усмехнулся Астиан и тут же побледнел ещё больше, поскольку его рана не позволяла вытворять такое безнаказанно, — ты справишься… я в тебя… верю… извини, что я так… перешёл на ты… с богами обычно говорят на ты…

Ум-Тенебри остановился. Словно сверял нужные слова с тем небольшим запасом, который у него остался.

— Это не сложно… совсем не сложно, — проговорил Астиан, заметив темнеющим взглядом, как испуганно дёрнулся Тео. — Ты будешь отличным Защитником… научишься всему постепенно… Зримая Тьма пока спит…

— А вы… — продолжал Ум-Тенебри, слыша уже только гул своей крови в ушах, махнув в сторону замершего Инаниса, — просветитель… помогайте ему… если вы все в него поверите, то будет лучше… я слышал всё… всё, что вы говорили для меня… я всё слышал… и ваши слова были… моей… жизнью…

Глаза Астиана закрылись, а улыбка стала ещё более умиротворённой.

Тео плакал и не мог остановиться. Потому что теперь за границей комнаты с мёртвым Защитником его ждала только пустота. И где-то там, чуть дальше — Зримая Темнота. Он чувствовал её размеренное сонное дыхание.

Речь так и не вернулась к Айл-просветителю Люмару. Но однажды, после очередного вечера, который Инанис неизменно проводил в комнате главы Школы за чтением вслух его любимых книг, просветитель Сервил постучался в комнату бывшего слушателя Тео и с болезненной улыбкой протянул ему листок бумаги. На нём нетвёрдым старческим почерком было накарябано: «Он всё-таки привёл Его к нам».

Унимо снова стоял перед этой дверью, и ему казалось, что прошло по меньшей мере несколько лет с тех пор, как он впервые появился здесь. «Булочная Хирунди» — написано было нарочито неброско, потому что те, кто хоть раз побывал у Тэлли, не нуждались в дополнительных призывах. Дверь из старого дуба с кружевными узорами столетий, деликатно тронутые ржавчиной петли… Нимо разглядывал дверь, потому что его спутник, который стоял впереди, медлил, что казалось невероятным.

Форин — а это был именно он — словно не решался поднять руку и постучать. Унимо даже приготовил насмешливый комментарий, но удержался из благоговения, как будто скромная булочная Тэлли была святыней.

Трикс, дрожащий то ли от страха, то ли от волнения, держался поодаль от Смотрителя и его ученика, как прибившийся бродячий пёс, который не знает, приютят ли его те, за кем он увязался, или захлопнут дверь прямо перед носом.

Они снова были вместе, как на Маяке, и Унимо невольно почувствовал, что оказался дома. Нет, это ощущение вовсе не было приятным, уютным или чем-то вроде — скорее, даже в этот весенний вечер, становилось ощутимо холоднее, как будто от морских брызг, которым здесь, конечно, неоткуда было взяться. Но дом — это не всегда там, где тебе хорошо.

Собственно, из отцовского дома Форин и вывел его через какой-то невыносимо длинный лабиринт — так они снова оказались вместе.

Тогда Унимо сидел в тишине особняка Ум-Тенебри и слушал часы, бьющие оглушительно. Все предметы вдруг стали больше, и каждый норовил утащить Унимо с собой, прошептать какое-то воспоминание, отвести в прошлое, закружить, как ребёнка на карусели. Нимо сидел безголосый и почти бездыханный — сам почти обратился в вещь. И это состояние, это повторное обретение немоты, было притягательно тем, что всё уже существовало вокруг. Что всего было слишком много.

Когда стихли даже часы, Унимо где-то далеко на краю слуха уловил звук капель. Как будто дождь и протекла крыша. Капли стекали по стенам, медленно заполняя пространство своим победным «кап… кап-кап…».

Вот тогда явился он — его шаги по деревянной лестнице на второй этаж были слышны, как раскаты грома, так что Унимо раздражённо поморщился. А потом он ещё, проходя в комнату, задел мамину любимую вазу из лазурной майолики — и она разлетелась по полу сотней морских камешков.