Анна Удьярова - Остров Укенор

Нет, нужно бороться, нужно…

Солнце ослепляет. Крылья. Неясно, зачем они. Мама приносит еду. Выталкивает из гнезда. Воздух больно бьёт в нос. То есть в клюв. Хочется плакать, но птицы, кажется, этого не умеют.

Весеннее солнце пригревает. Песок тёплый. Лужи прогреваются до дна. Розовые капли сверкают в воздухе.

Тепло скоро закончится. Но пока ещё солнце быстро нагревает тёмные перья между крыльев. Самое время искупаться. В луже — спелое яблоко. В два раза больше тебя.

Звёздочки зёрен в чёрном взрытом поле. Открытое место. Опасность. Чёрная туча коршуна. Ха, эта громадина думает, что его не видно?

Коршун всё приближался. С каждым поворотом, с каждым головокружительным зигзагом воробей летел к смерти.

Унимо приметил на противоположной стороне улицы стеклянное чердачное окно с маленьким, едва различимым окошком — возможно, для домашних птиц. Последний шанс. Нужно было разогнаться, но так, чтобы коршун не успел выпустить когти. Ширины улицы должно было хватить. Или нет? Оставалось только проверить.

Воробушек резко повернул и вылетел на открытое пространство улицы. Коршун свернул за ним. Вот-вот — и расстояние сократится до броска лап с гарпунами когтей. Коршун торжествовал. Казалось, воробей летит прямо в стеклянное окно чердака, не сворачивая. Коршун на мгновение замедлился — но только на мгновение. В следующий миг воробей проскользнул в чердачное окно, а коршун со всей силы стремительного полёта врезался в стекло и упал на чердак, придавленный оглушительным звоном. Стеклянные осколки налипли на перья, мокрые от крови.

Унимо сидел в углу чердака, привыкая к тому, как лениво бьётся сердце, как тяжелы кости и мысли человека. Хотелось улететь: туда, где каменные карнизы, нагретые осенним солнцем, где вода фонтана рассыпается сверкающей пылью, где тянутся сжатые поля, где время измеряется взмахами крыльев…

Но сначала нужно было покончить с этим. Навести порядок. Восстановить равновесие.

Унимо вздохнул.

Тьер лежал на полу, пряча под мышками изрезанные руки. Его лицо тоже было в крови.

— Это всё твоя любовь к дешёвым фокусам. Чёрный коршун! Для коршуна в городе нет места, мог бы и сообразить, — сказал Унимо, поднимаясь и прислушиваясь.

Хозяева наверняка уже идут на звон стекла.

— Воробушек, — фыркнул Тьер. С долей горького уважения.

«Воробушек, воробушек, на крыше он сидит», — вспомнил Унимо начало своего первого (и последнего) детского стихотворения. И улыбнулся тому, как неожиданно, бывает, отзываются слова.

Но следовало скорее убраться с чердака. А до этого — снова стать сторожем чужого сознания. Это было несложно: все силы Тьера в реальнейшем ушли на представление и погоню. Унимо ощутил чужие жгучую боль, досаду, разочарование и поспешил забраться на свой любимый холм для наблюдения.

— Пойдём домой, — Мастер Реальнейшего выглянул в разбитое окно чердака и убедился, что путь по крышам свободен.

Тьер не шевельнулся.

Этот глупый, бессмысленный протест выбил из-под ног Унимо мостки равновесия. Всё вместе: глаза того человека, который сорвался со стен Собора, злость на себя, вид беззащитной толпы на площади, унизительный страх птички, выполняющей манёвры перед клювом хищника, — слепилось в комок чёрной смолы, нещадно липнущей к рукам.

— Я хочу, чтобы ты шёл за мной, не отставая, до булочной Хирунди, — бросил Унимо через плечо, перешагивая осиротевшую оконную раму.

Конечно, Тьер поднялся. И, не успев даже стереть кровь с лица, должен был спешить за своим тюремщиком в сумерки крыш Тар-Кахола, прихрамывая и морщась от боли. В реальнейшем Унимо легко мог бы вылечить его. Да и сам Тьер мог бы, если бы у него были время и силы.

Но Мастер Реальнейшего мстительно шёл по крышам всё быстрее. Не оглядываясь, зная, что за ним следует неловкая страдающая тень.

В реальном Унимо не мог бы столь ловко ходить по крышам: он никогда так не передвигался, хотя знал, что почти по всем большим улицам города можно путешествовать на высоте, перепрыгивая и балансируя. Спускаться пришлось всего несколько раз — там, где нужно было перебраться с улицы Холма на улицу Летнего Ветра, и дальше — свернуть в переулок прямо до булочной.

Где-то за пару кварталов Тьер не выдержал.

— Пожалуйста, Унимо, не так быстро!

Нимо не обернулся, но стал идти чуть медленнее.

Как только они добрались до булочной, в дверь постучали. Унимо не успел даже разжечь огонь: из-за птичьих превращений тепло покинуло его, хотелось сесть поближе к огню и уснуть.

На пороге стояли Тэлли и Грави.

— Можно? — робко уточнила королева.

— Это твоя булочная, Тэлли, — улыбнулся Унимо. — Здравствуйте, Айл-врачеватель.

Грави смотрел с тревожным участием. На мгновение Нимо подумал, что они пришли забрать его в Дом Радости, и в груди успела расцвести и рухнуть целая ледяная империя.

— Располагайтесь, пожалуйста. Хотя я, знаете, не ждал гостей, поэтому… — Унимо стал ходить кругами по комнате, пока Тэлли не подошла и не взяла его осторожно за руку.

«Всё прошло, не больно, ты победил, ты справился», — вот что было в тепле её пальцев. Унимо это почувствовал — и освободил руку. Слишком резко. Как будто выдернул. Но он не хотел. Просто день выдался такой, нервный.

Она, конечно, всё понимает. Понимающе смотрит. Не обижается на мальчишку.

И Грави — тоже. Пациенту нужен покой. И тепло. Поэтому Грави стал разводить огонь в очаге.

Унимо не пытается притворяться хозяином дома. Сидит в кресле, прячет руки, чтобы не было видно, что они дрожат. Смотрит, как Тэлли готовит свой замечательный чай. Словно двенадцать лет назад, когда он, испуганный, прибежал к ней, спасаясь от острых зубов реальнейшего. Тогда был Форин — там, на далёком маяке, тот, кто придёт и всё поправит. Теперь его нет, вместо него — жалкий мальчишка. Жалкий мир, в котором никого лучше не нашлось.

Тэлли протянула Унимо чашку. Чай с мятой и осенним дождём.

— Зеленичный сироп закончился, — улыбнулась она.

Конечно, не время для зеленики.

Не время для радости.

Горячий ароматный чай, тепло огня — но Унимо долго не мог согреться. Потому что у него, кроме своего холода, был ещё «метаморфозный озноб» Тьера. А тот превращался, видимо, ещё реже, чем Мастер Реальнейшего, поэтому попытка притвориться коршуном стоила ему дорого.

Тьер сидел в углу за стойкой, прямо на полу, сотрясаясь от дрожи — но ему никто не предлагал горячего чаю. Никто не заботился о нём. Горе проигравшим в реальнейшем.

Мастер Помощи и Мастер Излечения могли бы пожалеть, что отогрели Мастера Реальнейшего. Потому что как только его руки перестали дрожать, он сказал:

— Я виноват, я знаю. Я уснул, подвёл всех. Хорошо бы вы нашли кого-то другого.