Анна Удьярова - Остров Укенор

Он не успел даже сосчитать их, как Инанис вернулся к гостям.

— Его могила тоже здесь неподалёку. Вот там, на вершине, — Инанис указал на невысокую гору, которая едва поднималась над стенами Замка. — Так он сам пожелал. Мы каждый день чистим тропинку к ней, так что если вы хотите…

— Нет, спасибо! — быстро ответил Унимо. И в ответ на удивлённый взгляд просветителя пояснил с подкупающей безоружностью: — То, чего я не вижу, не существует.

— Можно я схожу ещё раз осмотрю библиотеку? — спросил Тьер, когда они уже попрощались с Инанисом и добрались до своих комнат.

Унимо посмотрел недоверчиво, пытаясь понять, чем рискует.

Столько книг сразу Бессмертный никогда ещё не видел, поэтому в его желании побыть в библиотеке подольше не было ничего странного. Там был Тео, так что вряд ли Тьер сможет выкинуть что-нибудь ужасное. На всякий случай Унимо осторожно коснулся сознания своего спутника (тот вздрогнул и передёрнул плечами, но возмущаться не стал), не увидев никакого вреда обитателям Ледяного Замка, кивнул, мечтая только скорее закрыться в своей комнате.

Нужно было много всего обдумать и решить, куда отправляться дальше. И хотя Инанис, от лица всех просветителей, сказал, что они с Тьером могут оставаться в Ледяном Замке столько, сколько захотят, но злоупотреблять гостеприимством такого рода — вежливо-добродетельным — это словно просить у того, кто не может отказать. Эффективно в реальном, но опасно для тех, кто бывает в реальнейшем. Унимо как раз обдумывал, могут ли они выехать завтра утром, как в дверь его комнаты тихо постучали. Тьер не стал бы стучать так осторожно. Кого-то другого он не ждал. Смотритель открыл дверь и увидел на пороге того слушателя, который утром проводил их с Тьером в библиотеку. Лирц, кажется.

— Простите за беспокойство, Айл-Унимо, я… у меня… — слушатель замолчал и нахмурился. Видимо, не смог произнести подготовленную речь.

— Хорошо, прощу, если ты будешь называть меня Унимо и не будешь стоять на пороге, а зайдёшь, — вздохнул смотритель.

Поскольку кофе или чая не было, в качестве знака гостеприимства он предложил гостю кресло у камина. Лирц пристроился на краю, как воробей на карнизе.

— Как только Айл-Тео рассказал мне о вас, я надеялся, что когда-нибудь вы приедете сюда. Я верил в это, — заметив, как дрогнула вежливая улыбка смотрителя, Лирц поспешно добавил: — Айл-Тео не виноват, он был уверен, что я никогда с вами не встречусь! Иначе он не стал бы рассказывать. С тех пор я только и думаю, что об этом мире. А тут никто… тут даже вроде бы запрещено. Айл-просветитель запретил мне говорить об этом. Айл-Тео сказал, что ничего не знает. Но ведь это нечестно — прятать целый мир!

Нечестно. Несправедливо. Когда-то с такими словами Унимо пришёл к Форину. И остался, чтобы выучить совсем другие слова. Чтобы научиться языку немого, языку моря и языку отчаяния — праязыкам любого волшебства. Он шёл искать человека, который знает что-то необыкновенное. Казалось, что ничего важнее нет и быть не может, кроме этого ненужного другим людям излома реальности, в котором мечтаешь когда-нибудь — но об этом лучше было молчать! — увидеть своё отражение.

— Что ты хочешь узнать? — устало спросил смотритель. Ему показалось, — разумеется, только показалось, — что в темноте окна мелькнула чайка. К счастью, он вовремя заметил, как Лирц, опьянённый неожиданной свободой, вдыхает воздух для бесконечного разговора, и поспешил добавить: — Но только три вопроса! Я слишком устал, а завтра собираюсь отправиться в путь сразу после Утреннего Обряда.

Лирц задумался. Но потом вдруг улыбнулся, соскользнул с кресла и поклонился:

— Тогда не буду вас задерживать. И правда, так поздно уже. Простите, я не подумал об этом.

Запоздалая светскость не предвещала ничего хорошего. Унимо вздохнул.

На пороге Лирц всё-таки на секунду засомневался. Потому что был вопрос, который он хотел задать больше всего. Унимо чувствовал это, как разрежение воздуха. Всегда, когда в дело вступал его отец. Нет, Защитник. «Напиши, наконец, Жизнеописание, — говорил Тьер. — Во-первых, обогатишься, во-вторых, сможешь всех любопытствующих отсылать к первоисточнику».

Но Лирц, благодарение Защитнику, не стал ничего спрашивать, только пожелал мирной ночи и скрылся в созерцательный и книжный вечерний Ледяной Замок.

Тьер постучал, когда сон беспокойной птицей уже сел на карниз комнаты Унимо. Бессмертный попросил погреться: пожаловался, что в его комнате камин погас, и дыхание превращается в пар, как на улице. В руках у Тьера был ржавый уличный фонарь, который поскрипывал от малейшего движения. Унимо кивнул на гостевое кресло, а сам устроился на кровати, завернувшись в одеяло: хотя камин горел исправно, он вдруг почувствовал озноб. А затем, немного согревшись, закрыл глаза — только на мгновение.

И оказался на кладбище возле Ледяного Замка, среди чёрных камней. Только Айл-просветителя рядом не было, и на небе разыгрывалась одноактная пьеса зимнего заката. Хорошо, что в руке покачивался — и ужасно скрипел при этом — уличный фонарь. Унимо вышел за невысокую каменную ограду, чуть спустился по склону, на котором стоял Ледяной Замок, а потом стал подниматься на соседнюю вершину по протоптанной тропинке. Местами она слишком резко уходила в гору, и нужно было ступать аккуратно, ставить ногу боком и, сгибаясь, ловить равновесие. К вечеру после метели стало морозно, нужно было дышать неглубоко, прогревая стылый воздух. Какая-то птица резко взлетела, отделилась от тёмного пятна придорожного камня, словно ожившая искусная скульптура.

Вершина, как и многое в горах, была не такой, как виделась снизу: не точка, а длинная и узкая площадка с редкими камнями. Как будто специально созданная для памятника. Унимо увидел чёрный камень издалека, но остановился, не спеша подходить. Он несколько раз вдохнул, приручая дыхание. Потом шагнул, ещё раз — и снежные королевства рушились с прощальным скрипом, вторым голосом к скрипу фонаря. Огромный камень притягивал, не давал задержаться. И Унимо остановился только тогда, когда смог прочитать буквы. Странные знаки, похожие на людей: задумчивых, занятых, взмахивающих руками. Или животных, которые живут на той стороне мира, куда нужно долго плыть на самом быстром корабле. Или цветов, которыми заваливают траурное покрывало, и запах их увядающих лепестков потом невозможно забыть, или зелёных стеблей, пробивающих себе путь из темноты каждую весну даже здесь, в горах… Унимо не смог долго притворяться, что не способен сложить эти знаки в буквы и слова. «Астиан Ум-Тенебри» — прочитал он красноречиво краткую надпись. Обитатели Ледяного Замка оберегали Защитника и после смерти. Сдержанность и благородство. Светлые буквы на чёрном памятнике. Унимо старался дышать глубоко, уже не задумываясь о морозном воздухе, обжигавшем лёгкие. Вдох и бесконечный выдох, сердце испуганно тормозит, как лошадь перед рекой. Кружилась голова, лучше всего было бы потерять сознание. Но нет, реальнейшее немилосердно, рысьими глазами наблюдает, как бледнеет человек, как теряет последнюю надежду, утекающую водой из треснутого стакана. Мастер Реальнейшего должен был посмотреть навязанное Тьером воспоминание до конца: он не смог сказать, что не хочет этого. Поэтому ему пришлось увидеть, как пришёл отец, недоумённо огляделся с выражением лёгкого раздражения. Нахмурился, завидев сына: ну что ещё произошло? Но разглядев выражение лица Нимо, ничего не спрашивая, крепко обнял его. И превратился в камень, ледяной чёрный камень, который Унимо обнимал, сжимая посиневшими пальцами, и обнимал, и что-то шептал, стараясь сдерживать слёзы: отец этого не любил. Камень, должно быть, недоумевал от такого обращения. И зима сменилась весной с неоперившимися звёздами эдельвейсов, весна сменилась летом с облаками-путниками из Дальней стороны, осень рассыпалась красными яблоками и янтарём по шкатулкам предгорий. Снова наступила строгая зима из волчьего воя и волшебства, и Унимо понял, что беззвучно рыдает в подушку, как в тот вечер, когда мама не пришла пожелать ему спокойной ночи, но нельзя было плакать, чтобы не расстраивать родителей. Можно ли плакать Мастеру Реальнейшего — ответ на этот вопрос Унимо не знал. Но он не хотел видеть торжествующее лицо Тьера, поэтому подушка тоже оказалась кстати.